Воины, вопя, побросали оружие и начали разбегаться во все стороны. Всадники пронеслись через них, я ощутил волну жара, огненные люди и кони разом исчезли, а на земле остались быстро высыхающие грязные лужи.

Бернард ударил обухом топора по голове Ягеллана. Асмер приставил острие ножа к подколенной жиле мага. Смертельно испуганный, трясущийся, он пошатнулся и покорно встал на колени. Бернард сорвал у него с плаща длинный расшитый золотом шнур, Ягеллан вытянул шею, но Бернард всего лишь крепко связал руки за спиной.

Седой всадник легко спрыгнул с коня. От него шел чистый, радостный свет, перед которым дневной свет казался сумерками. Он был в одном хитоне, ворот на груди распахнут, открывая густые заросли снежного цвета, в которых запуталась бы даже крупная мышь. Я боялся взглянуть в глаза всаднику, страшась не увидеть в глазных яблоках зрачков вовсе, а когда все-таки взглянул, в глазных впадинах не было даже глазных яблок – колыхался чистый, первозданный свет.

– Когда на одной стороне выступает колдовство, – произнес он богатым резонирующим голосом, – на другой стороне вправе выступить равная по мощи святость.

Бернард ни фига не понял, но поклонился и ответил с достоинством:

– Милорд, мы выполняли свой долг.

Огненноглазый кивнул, прошел мимо, пальцы его на ходу коснулись Ланселота. Взглянул на Асмера быстро и остро, чему-то улыбнулся, похлопал по плечу. Асмер вздрогнул, в глазах появилось непомерное изумление. На грудь Совнарола, что не подавал признаков жизни, огненноглазый опустил ладонь и подержал, прислушался. Мы смотрели на него во все глаза, он тронул Сизигмунда, а Бернарда одобрительно ударил по плечу, сказал звучным голосом:

– Благодарю за службу, центурион!

Я подумал, что вряд ли Бернард знает, что такое центурион, но когда огненноглазый наконец повернулся ко мне, я сказал торопливо:

– Похоже, Карл собирается повторить штурм Зорра! Вы со своими всадниками... кстати, куда они делись... не собираетесь помочь?

К огненноглазому подошел конь, потыкался мордой в плечо. Справа и слева от седла висело по грубому мешку, в обеих легонько позвякивало железо.

– Помочь? – услышал я сильный, совсем не старческий голос. – Нет, это не для меня... Даже нынешняя выходка... это уже чересчур. Просто однажды я вот так уже скакал с мечом в руке... В прежней жизни. Вот что, Дик... держи щит...

В великом изумлении я увидел рыцарский щит дивной работы, машинально взял. По спине побежали мурашки, я узнал этот щит. Огненноглазый повернулся снова, в его руке возникли великолепные ножны. Рукоять меча из них торчала строгая, без украшений. Сердце мое дрогнуло. Украшений нет, но форма такая, словно над нею потрудился институт по дизайну, а каждый изгиб рождался в результате тщательнейшей работы математиков-топономиков. Старинные пушки, как я видел в учебниках истории, все с выпуклыми фигурами львов, орлов, грифонов, единорогов, а современные – гладкие, простые, такое же впечатление произвел и этот меч, но я всеми фибрами чуял, что и... гм... по эффективности он отличается от увиденных прежде мечей, как современная пушка от пушек Ивана Грозного.

Я прошептал:

– Тертуллиан, но это же невозможно...

Он засмеялся, показывая крепкие зубы из пляшущих языков белого огня. Увидев мой пристальный взгляд, дернул щекой, зубы стали обычными, желтыми, со съеденными краями.

– Ты знаешь, – ответил он спокойно, – возможно.

– Но как, – вырвалось у меня блеющее, – ведь Ягеллан жив, у меня ничего не получилось!

– Получилось, – сказал он. – Ты лихо обрушил на него целую гору! Это было зрелище. Спасая шкуру, он снял заклятие и собрал всю мощь до последней капли, чтобы выползти живым. Ну, я не стал досматривать зрелище, хоть и хотелось. Взял, сам понимаешь, доспехи... Долго думал, что с ними делать. Ревностному Христианину их нельзя касаться, велик риск загубить душу. Словом, в конце концов придумал.

Он протянул мне меч рукоятью вперед. Я не брал, ошалело всматривался. Тертуллиан сказал строго:

– Возьми! Меча первым должен коснуться ты.

Конь мягко ткнулся ему в спину лбом, положил на плечо длинную умную морду и посмотрел с укоризной на всех нас. Тертуллиан спохватился.

– Пора! Вы знаете, что делать.

Он сбросил на землю оба мешка, конь под ним красиво взвился на дыбы, Тертуллиан вскинул руку в прощании, исчез. Наши кони стояли неподалеку, а мой конь в сторонке что-то жрал, я слышал хруст, словно работала мощная камнедробилка.

Сигизмунд подошел робкими шажками. Лицо его вспыхнуло алым огнем, тут же пурпур быстро опустился на всю фигуру, и золото заблестело, как жар. Это яркое солнце высунулось из-за туч, отшвырнуло тени, как ударом моего молота, и остатки тьмы ринулись прятаться в щелях и за камнями. Бернард в изумлении смотрел на меня и покачивал головой. Он почти не обратил внимания, что все его раны зажили от дружеского удара святого по плечу, это Асмер ликовал, ощупывал себя, постоянно проводил ладонями по лицу, пытаясь отыскать украшающие лицо героя шрамы. Ланселот стоял над Ягелланом, что-то спрашивал настойчиво, приставив острый клинок к горлу. А Совнарол зашевелился, сел, упираясь руками в землю. Глаза его были закрыты.

Сигизмунд почтительно преклонил колено.

– Сэр Ричард! Ваша милость, почтите меня великой честью... помочь вам облачиться в доспехи великого Арианта!

– Почтю, – ответил я. – Давай, действуй. Хрен их знает, как они одеваются.

По красивому лицу Ланселота пробежала судорога, но рыцарь смолчал, только метнул в мою сторону ненавидящий взгляд.

Сигизмунд с почтением и трепетом развязывал мешок. Лицо молодого рыцаря озарилось неземным светом, глаза блестели как звезды, голос стал звучнее, а когда он выпрямился с панцирем в руках, от него самого исходил свет.

Панцирь мне показался слишком прост, что-то вроде жилета из двух половинок. Сигизмунд приставил одну к моей груди, вторую к спине, щелкнуло, я слышал изумленный вопль моего преданного вассала:

– Они слились!..

– А как я вылезу? – спросил я сварливо.

– Ну... гм.. Господь же милостив?

Однако в панцире я чувствовал себя свободно, словно в самом деле влез в старый, разношенный жилетик из джинсовой ткани. Сигизмунд обеими руками, как королевскую корону, опустил мне на голову шлем. В его юном лице я видел безмерный восторг и восхищение.

Напоследок он пошарил в опустевшем мешке, на свет появились два, нет, четыре браслета. Все шириной с ладонь, но два таких, что мне разве что на бедра, два могли бы на бицепсы... или на то место, где у людей бицепсы, а у меня то, что я тоже называю бицепсами.

Глаза Сигизмунда чуть расширились, он явно впервые зрит такое, это у меня от таких браслетов в глазах рябит в бесконечной «конине», «зенине» и подвигах говорящих на американском сленге Геракла – Одиссея-Синдбада, но, едва я закатал рукава, Сигизмунд смекнул и одел мне на бицепсы те, что для бедер, а бицепсовые – на запястья. Оба мы испытали минутную неловкость, ибо Ариант явно был каким-то горным великаном, мои бицепсы в его браслетах – как червяки в трубе нефтепровода, но едва эти железки оказались на месте, то ли уменьшились, то ли мои мускулы от возмущения напыжились, но я ощутил приятное и надежное прикосновение металла, плотное, словно браслеты приросли к коже.