— Рассел, — начал он, — вы даже не понимаете, как меня обрадовали. Причем я рад не только за себя. В первую очередь за вас.

Хейзен выглядел несколько смущенным. Он отпил еще один глоток виски.

— Дело совсем не во мне, Аллен, — сказал он. — Просто Хитцу и компании предстоит пережить несколько неприятных дней. Что, в свою очередь, доставит мне некоторую радость. А теперь расскажите-ка мне все по порядку. Как выглядел мальчик, как держался в суде, не надумал ли, не дай Бог, бежать?.. И еще: что это за конфиденциальная информация, о которой он толковал, и почему он подумал, что именно Хитц украл у него письма и деньги?

— Это не он мне сказал.

В голосе Хейзена прорезались жесткие, инквизиторские нотки, порой присущие юристам:

— Тогда кто же?

— Я обещал никому не рассказывать.

— Обещал… — Хейзен презрительно поморщился. — Подобного рода обещания просто отравляют существование нам, адвокатам. Кто-нибудь нашел эти письма?

— Нет, — солгал Стрэнд.

— Но что, черт возьми, такого важного может быть в каких-то ребяческих письмах?

— А вы вспомните, как сами относились к этому, когда вам было восемнадцать, Рассел.

— До того как я поступил в колледж, мой отец читал абсолютно все адресованные мне письма.

— А Ромеро даже не знает, жив его отец или уже умер.

— Короче, чтобы мальчишка не попал в тюрьму, в день процесса судье лучше встать с той ноги, с какой он привык, — заметил Хейзен. — А психиатрам желательно обнаружить и подтвердить, что Ромеро — ребенок с самой уязвимой психикой во всем Коннектикуте и в то же время безобиден, как котенок. Сегодня с судьей вполне можно было договориться, но кто знает, как он поведет себя во время процесса, когда начнет давить прокурор… Профессиональная взаимовыручка и оказание мелких любезностей — это одно дело. А закон — совсем, совсем другое… Впрочем, ладно. — Он вздохнул. — Я сделал все что мог. По крайней мере хоть сегодня могу лечь в постель с чистой совестью. Просто последнее время мне нелегко приходилось.

— Не только вам, — напомнил Стрэнд.

Хейзен рассмеялся:

— Да, если уж говорить о недостатках, то эгоизм у меня далеко не на последнем месте.

— Это уж точно.

Улыбка на лице Хейзена стала напряженной, и он снова задумчиво уставился через стол на Стрэнда:

— А что вы вообще думаете обо мне? Только честно, Аллен.

— Ну, много чего. Что, впрочем, вполне естественно. Вы были необыкновенно щедры и внимательны ко всем нам. Полагаю, вы не удивитесь, если я скажу, что это вызывает смешанные чувства. Благодарность, — тут он немного замялся, — и негодование.

— Чепуха, — отмахнулся Хейзен. — Вы совсем не такой.

— Все такие, — тихо сказал Стрэнд. — Все до единого устроены таким же образом.

— О Господи, но ведь по большей части то был лишь вопрос денег! А я плевать хотел на деньги.

— Это вы можете так говорить. Я — нет.

— Ладно, давайте оставим на время благодарность, негодование и весь этот вздор. Что еще вы обо мне думаете?

— Что вы несчастный человек.

Хейзен мрачно кивнул.

— А вот это верно. Да и кто в наши дни может похвастаться обратным? Вы, что ли? — вызывающим тоном спросил он.

— Да, время от времени. — Стрэнд видел, что Хейзен говорит вполне серьезно, и тоже решил настроиться на соответствующий лад. — Но я, пожалуй, могу сказать, что счастливых дней в моей жизни все же было больше и что они перевешивают несчастливые. Вот о вас такого не скажешь…

— Тут вы правы. Бог мой, вы даже не понимаете, насколько правы! — Хейзен отпил большой глоток виски, точно хотел заглушить привкус только что произнесенных слов. — Подходящий разговорчик для холодного зимнего вечера, вам не кажется? Не возражаете, если я налью себе еще?

— Да-да, пожалуйста.

Стрэнд смотрел, как этот крупный человек поднялся из кресла и подошел к столику, на котором стояли бутылки, лед и кувшин с водой. И вдруг увидел в нем старого игрока в хоккей — грузного, сильного, широкоплечего, грозного и напористого, умеющего наносить сокрушительные удары и отвечать на них. Хейзен смешал виски с водой и льдом, потом обернулся к Стрэнду:

— А вы? В данную минуту? Вот сейчас вы счастливы?

— Знаете, обычно я не задаю себе таких вопросов.

— Так задайте. Ради добрых старых времен. — Голос Хейзена звучал насмешливо.

— Ну, с одной стороны, я рад, что вы приехали. В какой-то момент мне показалось, что наши дружеские отношения подорваны, и мне это не понравилось, — ответил Стрэнд, тщательно подбирая слова. — Теперь же я чувствую, что они восстановлены, и очень этому рад. А что касается всего остального… — Он пожал плечами. — Когда Лесли нет рядом, я очень по ней скучаю. Я все еще никак не могу привыкнуть, что детей нет рядом, и тоже по ним скучаю. То, что произошло в школе, довольно неприятно, я еще толком не могу оценить все последствия. Но надеюсь, что со временем все утрясется. Работа у меня здесь не обременительная, и по большей части я получаю от нее удовольствие. А здешние люди… что ж, все они очень вежливы и доброжелательны. А что касается будущего, да, я предполагаю, что оно будет счастливым — относительно, конечно.

— Будущее!.. — Хейзен презрительно фыркнул. — Будущее будет просто ужасным. Такие по крайней мере просматриваются тенденции в этом мире.

— Я ведь не говорил обо всем мире. Я тоже смотрю с пессимизмом на развитие ситуации на земле. И с эгоистичным оптимизмом — на свое собственное существование. Знаете, какое открытие я сделал совсем недавно? Что человек, стоявший на пороге смерти, которому удалось выкарабкаться и продолжить вести то, что принято называть нормальной жизнью, — оптимист уже по определению.

Хейзен вернулся к креслу со стаканом виски в руке и снова сел. Посмотрел в окно.

— Ужасная ночь, — пробормотал он. — Неудивительно, что почти все люди стремятся переехать поближе к югу. Порой мне кажется, что лет эдак через пятьдесят все города северо-востока просто вымрут — Бостон, Нью-Йорк, Филадельфия… И по улицам будут бродить только призраки. А может, это не столь плохая идея. Ладно, мистер Поллианна…[43]— Тут вдруг Стрэнду показалось, что в голосе Хейзена прорезались те же жесткие нотки, которые он слышал недавно по телефону. — Весь наш путь выстлан сплошными розами, так утверждает мистер Стрэнд. Новость века!.. Так, значит, ничто на белом свете вас не беспокоит?

— Ну почему же, конечно, беспокоит, — ответил Стрэнд. И вспомнил о внезапном ночном бегстве Лесли из Данбери, о письмах, сгоревших в подвале и подписанных Кэролайн, об Элеонор, которая крутит и вертит своим мужем в Джорджии, и о недовольстве горожан их газетой. Вспомнил о Джимми, которому едва исполнилось девятнадцать, а он уже крутит роман с какой-то поп-певицей, несколько раз побывавшей замужем, вдвое старше его. Вспомнил он и о своем собственном вынужденном безбрачии. — Конечно, — повторил он. — Семейные обстоятельства. Рутина… — Он тут же спохватился — насколько фальшиво прозвучало это последнее слово. — Но я бы предпочел не обсуждать. Даже упоминать обо всем этом не хотелось бы. Достаточно того, что я постоянно вижу это во сне.