– Вот видите, – сказала Грейсия, разводя руками.

Не до конца успокоившийся, но приободренный, Фульк наклонился, поцеловал жену в лоб и вернулся к своим воинам в маленькую трапезную. Оказалось, что в его отсутствие прибыли еще гости. Если раньше ферма была переполнена, то теперь людей здесь стало как в сельдей в бочке. Сходство с рыбой увеличивал и блеск кольчуг, напоминающих чешую, не говоря уже о так и бьющей в нос вони большого количества немытых тел.

– Сир! – Фульк встал на одно колено перед принцем Лливелином, который протолкался вперед, держа в руке кубок меда.

– Встаньте! – велел Лливелин. – Здесь даже дышать места нет, не то что на колени становиться.

– Это точно, сир.

У Фулька упало сердце при мысли, что ему с отрядом придется уехать, чтобы на ферме могла разместиться свита принца. Мод в любом случае надо было здесь остаться. Как бы она ни бодрилась, ей сейчас не проехать и сотни ярдов.

Но Лливелин развеял его опасения:

– К счастью, мы остановились только пообедать и напоить лошадей. Как я понимаю, Фицуорин, вас можно поздравить с рождением сына?

– Благодарю вас, сир!

От Фулька не укрылась настороженность во взгляде принца.

– Мод хорошо себя чувствует?

– Да, сир, правда сильно устала. Роды были быстрыми, но трудными. Ребенок появился на свет слишком рано, но ему это вроде бы не повредило.

– Рад слышать. – Тон Лливелина был натянутым, и Фульк начал беспокоиться уже не на шутку. – Как удачно, что я вас встретил, – продолжил принц. – Это избавляет меня от необходимости вызывать вас к себе. Видите ли, Фицуорин… произошли определенные перемены, и нам надо их обсудить. – Он оглядел забитую народом комнату, поморщился и стал пробираться к выходу. – Полагаю, снаружи нам будет удобнее.

Терзаемый дурными предчувствиями, Фульк последовал за ним. «Произошли определенные перемены» – это звучало несколько зловеще.

По сравнению с душной, насквозь пропахшей потом маленькой трапезной, воздух снаружи казался чистым и свежим, хотя и здесь от загончика с овцами веяло животным духом.

Лливелин глубоко вдохнул, задержал воздух, выдохнул и спросил:

– Вам известно, что я вел с Рёгнвальдом, королем острова Мэн, переговоры относительно женитьбы на его дочери?

– Да, сир.

Фульк недоумевал, какое это имеет к нему отношение: ну возьмет Лливелин в жены дочь Рёгнвальда, и что с того?

– Так вот, переговоры эти закончились ничем, потому что я получил иное предложение: я имею в виду, более выгодное для меня и вдобавок такое, отказаться от которого я не смогу, даже если для этого ужина потребуется самая длинная ложка[30].

У Фулька начало неприятно покалывать в затылке.

– Король Иоанн предложил мне в жены свою дочь Джоанну, – сказал Лливелин. – Она уже вступила в брачный возраст, и в качестве приданого король намерен отдать мне Эллсмир. Свадьба должна состояться в Шрусбери, накануне дня святого Мартина.

– Поздравляю, сир.

Фульку казалось, что слова душат его, как только появляются во рту. Лливелин, конечно, прав. От такой возможности не откажется ни один человек в здравом уме, и не важно, какой длины ложка ему при этом понадобится. Подобный брак гарантировал безопасность и Лливелину, и Уэльсу. А вот положение самого Фулька в Уиттингтоне делал шатким.

Принц мрачно смотрел на собеседника:

– Я вел с представителями Иоанна долгие переговоры. Между нами будет заключено перемирие. Я не стану совершать набеги на его земли, а он не станет посягать на Уэльс – по крайней мере, некоторое время.

У Фулька на скулах заходили желваки.

– А что же будет со мной, милорд? Вряд ли я стану желанным гостем на вашем бракосочетании.

– Иоанн попросил меня не привечать у себя при дворе его врагов, – вздохнул Лливелин. – А что касается вас… Он даже пообещал увеличить размер приданого, если я представлю ему труп Фулька Фицуорина.

Теперь уже у Фулька похолодела спина.

– Я верой и правдой служил вам, милорд, – срывающимся от сдерживаемой ярости голосом сказал он. – Я верил вам. Так неужели вы собираетесь предать меня и довериться капризу человека, который ни разу в жизни не сдержал обещания?

– Все не так просто, Фицуорин. Я надеюсь сохранить преданность и доверие своих людей, в полной мере платя им преданностью. Но что касается Уиттингтона… Пожалуйста, постарайтесь понять меня правильно. Я не могу позволить себе жертвовать миром и безопасностью всего моего народа ради одного приграничного участка земли, лежащего на самом краю моих владений. Просто не имею права ставить все на карту ради одного человека.

– Я думал, вы другой, – сказал Фульк, чувствуя, как в груди поднимается горечь.

– Я и есть другой. Я наотрез отказался арестовывать или убивать вас. И прямо сказал Иоанну, что вы его враг, а не мой. Но ничем больше я вам помочь не могу. У меня связаны руки.

– И не кем-нибудь, а Иоанном, – бросил Фульк. – Сначала вы говорите о свободе, а потом подставляете руки, чтобы вам их связали!

– Фицуорин, хватит! – предостерегающе возвысил голос Лливелин. – Я изложил свои резоны, и они представляются мне вполне здравыми. Успокойтесь, раздражение ни к чему хорошему не приведет.

– Да уж, точно так же, как и верная служба вам не привела ни к чему хорошему. – Фульк презрительно поднял верхнюю губу. – Мне нет необходимости отказываться от вассальной клятвы, ибо вы уже сами разорвали ее в пользу моего врага. Вы еще пожалеете об этом, милорд. Думаете, вы вступаете в союз? Ничего подобного – вы шагнули в ловушку!

Один из слуг Лливелина открыл дверь и бдительно выглянул наружу, явно обеспокоенный тем, что беседа шла на повышенных тонах. Фульк умолк и опустил кулаки.

– Вы правы, – проскрежетал он, едва сдерживаясь. – Вы изложили свои резоны, и мне остается лишь успокоиться.

Фицуорин развернулся и стремительно зашагал прочь, чтобы не поддаться стремлению выплеснуть негодование.

Вот так, в один миг, он снова стал бездомным разбойником. Теперь Лливелин отдаст Уиттингтон на милость Иоанна, и валлийские горы больше не придут на помощь Фульку и его родным и не защитят их. Придется снова привыкать жить в лесу, полагаясь на поддержку сочувствующих или врагов Иоанна. В горле стоял горький комок. Он потерял родовое поместье в тот самый день, когда у них родился сын. Битву надо было начинать сначала, а у него больше не оставалось сил.

Прошел целый час, прежде чем Фульк в достаточной степени успокоился, чтобы вернуться в гостевой дом к детям и Мод. Она спала на кровати. Косы поблескивали на грубой, набитой папоротником подушке. Спеленутый младенец лежал рядом с нею, в импровизированной колыбельке, сплетенной из ветвей ивы. Фульк посмотрел на лицо жены, на темные круги под глазами, на хрупкий лоб, скулы и подбородок. Он знал, что по большей части хрупкость эта мнимая: вообще-то, Мод крепкая, как лошадь, однако рождение одного за другим троих детей, особенно если принять во внимание обстоятельства последних родов, лишили бедняжку сил. Разве может он предложить супруге жить разбойничьей жизнью, когда сейчас ей нужны отдых и уют? И как потащит он за собой троих маленькие детей, младший из которых родился раньше срока? Подобная безответственность, скорее всего, обернется трагедией. Фульк вновь принялся грызть палец, который уже и так натер зубами, и, отвернувшись от кровати, посмотрел на дочек, игравших в углу с Грейсией. Нет, он просто обязан обеспечить жене и детям нормальную жизнь.