Я прошел через вестибюль госпиталя. Форт-Сэм-Хьюстон – это военный ожоговый центр. Я увидел восемнадцатилетних мальчишек с обгоревшими лицами, поверх их жутких урезанных носов были натянуты ярко-розовые кожные трансплантаты. Сфотографируй кто этих многочисленных солдат с исковерканными и деформированными лицами, потерявшими всякие черты, глядишь, и война бы поскорее закончилась. А может, и нет.

Сложив результаты всех моих тестов, армия выдала мне новую медицинскую характеристику. Одно из предложений: «Авиатора не рекомендуется допускать к службе в зоне боевых действий». В период, когда армия направляла отслуживших пилотов обратно во Вьетнам, не дав им провести в Штатах и полугода, подобное отстранение от боевой службы считалось выигрышным лотерейным билетом.

Люди, знавшие меня, также знали, что я писал рассказы. Кто-то рассказал про это директору отдела по повышению квалификации преподавательского состава, и тот пригласил меня на собеседование. Он предложил мне писать лекции по наземному инструктажу и стать инструктором-методистом. Именно этим я и занимался в свои последние полгода службы.

На должности инструктора-методиста я учил прибывающих из Вьетнама пилотов основам эффективной подготовки курсантов. Я стоял на сцене, будто летчик-бестселлер, и раздавал экспертные советы о том, как стать таким, как я. Не можешь сам – учи других. Я был остроумен. Я был популярен. Я был латентным психом.

Мне уже требовалось полбутылки за ночь, чтобы заснуть. Хоть я и не имел возможности вернуться в бой, война продолжала доводить меня до бешенства. Я смотрел телевизор. Война стала еще ожесточенней, чем раньше. Соотношение потерь врага и наших потерь всегда было десять к одному, что говорило о нашей победе. Казалось, лишь единицы осознавали всю неправильность этой войны. Остальным людям опротивели военные новости, доносившиеся из каждого приемника. Люди не хотели останавливать войну, они хотели, чтобы она исчезла из их жизней.

Между тем пилотов начали отсылать обратно во Вьетнам, на второй срок службы.

Как-то вечером, в доме офицеров я встретил старого знакомого пилота. Он приехал в увольнительную из Вьетнама, чтобы навестить жену. Через неделю после этого мы прочитали о нем некролог в The Army Times. Пилоты читали некрологи и подсчитывали свои шансы на выживание во втором заходе. Про второй срок службы ходила такая шутка: «Если меня пошлют обратно, то в самолете придется расширить двери, чтобы я пролез туда с телеграфным столбом». Столь показную смелость проявляли все призывники. Либо едешь, либо заканчиваешь армейскую карьеру.

На протяжении полугода мы с Пейшнс посещали обязательный ежемесячный фуршет в доме офицеров. Пейшнс ненавидела армейский этикет. Каждый раз мы проходили мимо цепочки встречающих, пожимая руки новым высокопоставленным офицерам. Как-то раз она сообщила одному полковнику, что он круто выглядит в солнцезащитных очках. Рассвирепев, полковник сорвал очки. К счастью, я уже одной ногой был вне армии.

После одного из таких приемов я слонялся вокруг дома офицеров, выискивая старых друзей. Некоторые инструкторы в Уолтерсе были моими бывшими однокашниками или товарищами по Наму. Я услышал знакомый голос.

– Мэйсон, чтоб меня.

Мне показалось, что я узнал голос.

– Это я, Хоукинс!

– Ловелас Хоукинс?

– Именно.

Люди, стоявшие за моей спиной, разошлись, и на Хоукинса упал свет. Что с ним не так? Голос его, а вот лицо…

– Только прибыл, – сообщил Хоукинс.

– Как так? Я здесь уже полтора года.

Мне сразу бросилось в глаза, что у Хоукинса не было бровей. Как и ушей. Волосы были пересажены клочками. Деформированный нос блестел. Хоукинс? Главный красавчик всего курса?

– В госпитале валялся. Долго.

– Господи. Это ты. Какого черта случилось?

– Разбился и сгорел. Вырубился при падении. Кучу времени пролежал в огне без сознания.

– Повезло, что жив остался.

– Все так говорят, – его голос сорвался. – Так себе везение.

– Тебя скоро починят. Не волнуйся. Армейские врачи…

– Армейские врачи уже сделали все, что могли.

Мы с Пейшнс поехали на выходные в Новый Орлеан с друзьями. Предполагалось, что мы хорошо проведем время. Вместо этого у меня сдали нервы во время экскурсии по катакомбам. Я опустился на колени, ощущая смерть. Мне казалось, что я сейчас упаду на траву и умру. Катакомбы манили меня к себе.

Позже, когда мы добрались до бара, я выписал себе обезболивающее. Оно помогло. Выпивка придавала мне сил. В трезвом состоянии жизнь превращалась в бесконечную и бесцельную тревогу.

Я так хорошо проявил себя в качестве инструктора-методиста, что, когда сообщил директору департамента о своем увольнении из армии, он предложил мне внеочередное звание капитана, если я останусь. Но я стал бы наземным капитаном. Все, что мне оставалось – это нацепить крылышки и ходить к стоянке, чтобы наблюдать за улетающими вертолетами. Поэтому, когда я уволился из армии в 1968-м, я превратился в бывшего пилота и неудачника, но по своему же мнению.

Дальше было многое. Я пошел по линии поведения, типичной для большинства вьетнамских ветеранов. Ирония заключается в том, что я даже не подозревал о своем поведении, пока не выразил его на бумаге. Мне потребовалось очень много времени, чтобы все осознать.

Я вернулся в Университет Флориды, чтобы закончить обучение, начатое в 1960-м. Я видел студенческие демонстрации, на которых ветеранов обзывали дураками за службу во Вьетнаме. Я ощущал себя двойным неудачником: внутренняя трещина привела меня к отстранению от полетов, а теперь меня выставляли кретином за то, что я вообще сунулся во Вьетнам.

Я изучал искусство, фотографию по большей части. Пытался освоить новую профессию и восстановить себя в обществе. Кошмары преследовали меня каждую ночь. Я приезжал к восьми утра на лекции только после двух бокалов крепкого. Я мог спать по ночам, только когда пил весь день. Я не мог видеть молодые, улыбающиеся лица в университете, зная, что парни до сих пор продолжают с криками выпрыгивать из вертолетов, убивая и погибая за дело, которое не стоит их храбрости. Они заслуживали стать героями, но оказывались глупцами.

Я продолжал подскакивать в ужасе по ночам, поэтому решил обратиться в Министерство по делам ветеранов. Они признали меня инвалидом войны с показателем трудоспособности в пятьдесят процентов по причине нервного расстройства, которое теперь называется посттравматическим стрессовым расстройством, хроническим (ДСМ-III, раздел 309.81), и выписали мне транквилизаторы. Теперь я выпивал, сидел на таблетках и курил травку (с которой меня познакомили студенты – во Вьетнаме дури не было). Спустя девять месяцев обучения я вылетел из университета и перевез свою семью в небольшую деревню в Испании. Пока мы там находились, Америка отправила первого человека на Луну. Через семь месяцев прогноз моего выздоровления не изменился, как и мое общее состояние, поэтому мы вернулись обратно в Штаты.