В Нижнем Манхэттене Бродвей расширялся. Тротуары были забиты лотками зеленщиков, тележками цветочниц, газетными ларьками. Дойдя до Гранд-стрит и свернув в Маленькую Италию, он вспоминал каждое здание и дивился – если Верхний Манхэттен изменился сильно, то ставшие родными места остались ровно такими же.

Он легко нашел дом номер тридцать шесть по Малберри-стрит. «Обувная лавка Дзанетти» исчезла, как и итальянский флаг. Помещение пустовало, в витрине висело объявление: «Сдается в аренду». Чуть отступив, Чиро внимательно осмотрел место, где начиналась его трудовая жизнь в Америке. Потом заглянул в окно. Те же выщербленные полы и жестяные потолки. Он даже увидел место, где стояла его койка. Ширма исчезла. Дверь, ведущая в садик, была распахнута, старый вяз, который он так любил, срубили. Дерево, дарившее ему утешение и надежду, исчезло, и, осознав это, Чиро покинул прошлое и вернулся в настоящее. Он воспринял отсутствие дерева как знамение и с тяжелым сердцем побрел обратно к Чапинам.

Лаура дремала. Энца ожидала возвращения Чиро.

– У меня есть для тебя сюрприз, – сказала она. – Ты не устал?

– Нисколько, – ответил он.

Энца взяла шляпу, пальто и перчатки и вытолкала Чиро за дверь.

Долгими ночами, когда Чиро не мог уснуть, Энца рассказывала ему истории о временах работы в Мет. Сам он был там только дважды. В первый раз – совсем мальчиком, второй – когда встретил Энцу, уходя на войну. Оба вечера жили в его памяти. Для Чиро не было большего восторга, чем наблюдать, как богачи и сливки общества благоговейно внимают Великому Карузо, простому итальянскому мальчишке, достигшему такого успеха.

Когда они поднимались по лестнице в главное фойе Метрополитен-опера, Энца держала Чиро за руку. Даже спустя годы она в малейших деталях помнила, во что они с Лаурой были одеты в тот день, когда пришли на собеседование. Она помнила, что ела тогда на завтрак и что ощущала, когда они ступили под своды театра.

Сегодня она поднималась по тем же ступеням со своим мужем. И когда они вошли в темное здание театра, она вдохнула запах дорогих духов, грима, лимонного масла и свежих лилий – в точности как в самый первый раз. Она провела мужа по проходу между кресел, на сцену, где в глубине, на кирпичах задника, мерцали призрачные огни. К стене были прислонены рулоны новых декораций.

Чиро повернулся, окинул взглядом ряды красных бархатных сидений и поднял взгляд к галерке. Энца отвела его к самой середине сцены. Сейчас он стоял ровно в той точке, где пел Великий Карузо в ночь перед отплытием Чиро из Нью-Хейвена. Он закрыл глаза и представил эти проводы.

Энца повела его за кулисы и вниз по лестнице, в костюмерный цех, где кипела работа. Пока они шли по залу, никто не обратил на них внимания. Энца остановилась, чтобы показать мужу памятные для нее места. Примерочную, где Джеральдина Фаррар в первый раз надела сшитый Энцей наряд, гладильные доски, у которых они с Лаурой часто сплетничали по ночам, и, наконец, свою швейную машинку, черный блестящий «Зингер» с серебристым колесом и золотыми узорами. Юная швея строчила за швейной машинкой номер семнадцать в третьем ряду. Ей, похоже, было не больше двадцати. Глядя на нее, Энца снова почувствовала себя молодой. На этом табурете она увидела себя. Подняв взгляд на Чиро, она уверилась, что и он видит точно то же.

После того как они несколько дней бродили по старым местам и даже выпили кофе с пирогом в «Автомате», Чиро сложил вещи и приготовился отплыть в Италию. Его чемодан стоял у входной двери. Чиро спал, но Энца не могла сомкнуть глаз. Она словно чувствовала, как тикают часы, а каждую секунду, потраченную на сон, она могла бы провести с Чиро.

Если бы она могла просто отсрочить худшее, то наслаждалась бы этими мгновениями, ведь Чиро чувствовал себя настолько хорошо, что смог прогуляться до Маленькой Италии и обратно, радоваться еде, курить сигареты. Она не могла представить, как это будет – когда он не сможет делать то, что ему хочется. Именно поэтому путешествие в Италию нельзя было откладывать. Энца верила, что оно изменит судьбу Чиро, как когда-то ее уже изменил отъезд в Америку. Если поездка и не могла сохранить ему жизнь, то она могла укрепить его дух.

Иногда Энца пыталась представить себе мир без Чиро, но ничего не получалось. Колодец боли был слишком глубок.

В дверь настойчиво постучали. Чиро резко открыл глаза. Энца встала, чтобы отворить дверь.

В спальню вошел Колин:

– У Лауры схватки.

– Звони доктору, – спокойно велела Энца. – Пусть приедет.

– Ей нужно в больницу! – Колин был в панике.

– Нет, вызови его сюда.

Энца осталась с подругой, терпеливо и нежно помогая ей справляться со схватками, облегчая уговорами и советами боль. Вскоре прибыли доктор и акушерка. Даже не оглядевшись, они принялись оборудовать в спальне родильную палату. Доктор попросил Энцу подождать снаружи, но Лаура крикнула, чтобы та осталась. Энца села рядом с Лаурой и взяла ее за руку, как когда-то собственную мать в ту ночь, когда родилась Стелла. Энца словно окунулась в прошлое, по лицу ее ползли слезы.

Вскоре тело Лауры раскрылось и сын скользнул в руки доктора. Тот умело перерезал пуповину, акушерка приняла у него ребенка, обмыла и запеленала.

– У тебя сын, Лаура! Сын! – радостно воскликнула Энца.

Она услышала, как акушерка что-то говорит доктору. Она вынесла ребенка из комнаты, и Лаура закричала, чтобы ей немедленно вернули сына. К ней подошел доктор:

– Мы забираем ребенка в больницу.

– Что с моим сыном? – вскрикнула Лаура.

– Они должны забрать его, Лаура! – Это был Колин. – У него трудности с дыханием.

– Поезжай с ними!

Энца увидела, что Чиро стоит в прихожей.

– Чиро, ты отправляйся с ним, а я останусь с Лаурой.

Лаура приникла к Энце и зарыдала, но вскоре, истощенная родами, затихла и уснула. Энца привела в порядок комнату, сменила постельное белье, обтерела Лауру мокрым полотенцем, переодела и укрыла одеялом. Погасила верхний свет, оставив ночник, придвинула кресло и села у кровати. Держа подругу за руку, она читала молитву за молитвой. Но скоро обнаружила, что стоит на коленях, моля Бога изменить судьбу того, кого она любила. И моля, чтобы утро принесло добрые вести.

Генри Хири Чапина поместили в кувез в больнице Ленокс-Хилл сразу же, как Колин привез его туда. Сквозь тонкую кисею Колин мог касаться розовых пальчиков сына и гладить его по щеке.

Генри был достаточно крупным младенцем, он весил шесть фунтов, но в легких скопилась жидкость. Доктор откачал ее, и легкие ребенка ожили, вскоре они уже работали в полную силу. Колину казалось, что малыш поправляется с каждым часом.

На рассвете доктор осмотрел ребенка и сказал, что худшее позади. Они лишь подержат малыша несколько дней, чтобы убедиться, что он достаточно окреп. Чиро остался с ребенком, а Колин помчался к жене. Больница была совсем близко от дома, но он остановился у поста дежурной сестры, чтобы позвонить. Энца разбудила Лауру, чтобы сообщить хорошую новость. Снова были слезы, но теперь от радости. Энца убрала четки в карман жакета, еще раз убедившись в истинности своей веры.