В полуденный зной они укрылись под акацией, и пока Сантэн кормила ребенка, Х’ани свернулась в тени и спала, точно старая желтая кошка. Когда Шаса наелся, Сантэн прислонилась к стволу акации и тоже задремала.

Ее разбудили топот копыт и фырканье; она открыла глаза и замерла.

Ветер дул в их сторону, и мимо спящих, не заметив их в высокой, по пояс, траве, прошло стадо зебр.

В стаде было по меньшей мере сто голов. Недавно появившиеся на свет жеребята, с неясными темно-шоколадными полосами на шкурах, не имевшими пока четкого рисунка, еще плохо стояли на чересчур длинных для их круглых тел ногах, — малыши жались к матерям, глядя на мир огромными, темными, тревожными глазами. Были в стаде жеребята и чуть постарше. Здесь же чинно шествовали кормящие кобылицы, гладкошерстные и холеные, с короткими густыми гривами и чутко вздрагивавшими ушами. Некоторые матки были огромными, так как носили в чреве жеребят, их темное вымя уже разбухло от молока. Были в стаде и жеребцы — с мощными задними ногами, со странно вытянутыми шеями. Они гордо выступали, красуясь друг перед другом или обхаживая какую-нибудь из кобылиц, чем живо напоминали Сантэн Нюажа.

Не смея дышать, прижавшись к стволу акации, она лежала и с восторгом наблюдала за животными. Они подошли еще ближе. Если бы Сантэн протянула руку, то могла бы дотронуться до одного из жеребят, резвившегося возле акации. Зебры были так близко, что можно было хорошо разглядеть каждое проходившее мимо животное. Они все разные. Рисунок на шкуре каждой зебры такой четкий, словно его намеренно отпечатали, как делают отпечатки пальцев. Темные полосы оттенялись чуть более бледными полосами, кремово-оранжевого цвета. Каждое животное выглядело произведением искусства.

Пока она наблюдала за ними, один из жеребцов, крепкое, восхитительное животное с густым хвостом, чуть ли не подметавшим землю за задними копытами, отрезал от стада одну из молодых кобылиц, покусывая ее за бока и за шею квадратными желтыми зубами, и отвел в сторону. Когда она хотела вернуться в стадо, он нежно подтолкнул ее вперед, к акациям, подальше от остальных животных.

Зебра кокетливо взбрыкивала, отлично сознавая, что ее страстно желают, вращала глазами и больно кусала жеребца в мускулистое лощеное плечо, отчего тот пофыркивал и отступал, но затем кругами возвращался обратно и старался просунуть морду ей под хвост, где все набухло, потому что подошло время. Зебра в нарочитом негодовании повизгивала и лягалась задними ногами, но копыта пролетали мимо жеребца, высоко над его головой. Наконец кобылица закружила, пытаясь сама ткнуться в него мордой и скаля крепкие зубы.

Сантэн вдруг обнаружила, что происходящее необъяснимым образом захватило ее. Она чувствовала, что самка все больше возбуждается, особенно потому, что «не желает» подпускать поклонника. А того это раздражало, он неотступно кружил возле зебры. Наконец та сдалась и стала как вкопанная, задрав хвост. Жеребец нежно ткнулся под него мордой. Молодая женщина почувствовала, что ее собственное напряжение достигло предела. Когда жеребец взгромоздился на зебру, глубоко вонзив в нее свой длинный черный член, Сантэн охватила дрожь. Чтобы унять ее, пришлось до боли сжать колени.

Этой ночью в убогом тростниковом убежище рядом с курящимся паром термальным озером она увидела во сне Майкла и старый амбар возле Северного поля и проснулась с ощущением разъедающего одиночества и неопределенного недовольства, которое не ушло, даже когда она поднесла к груди Шасу и почувствовала, как он требовательно тянет за сосок.

Дурное настроение не развеивалось, Сантэн чувствовала, что высокие стены долины смыкаются вокруг нее, не давая дышать. Однако прошло еще четыре дня, прежде чем ей удалось уговорить Х’ани предпринять новую вылазку в открытый лес.

Когда они бродили среди деревьев мопани, Сантэн снова попыталась отыскать стадо зебр, но на этот раз лес казался странно пустым, а дикие животные, которых они замечали, вели себя недоверчиво и осторожно: едва заметив приближение людей, они обращались в бегство.

— Здесь что-то есть, — сказала Х’ани, когда в полдень они отдыхали. — Звери тоже это чувствуют. Это их тревожит. Надо вернуться в долину, поговорить с О’ва. Он понимает такие вещи лучше меня.

— О Х’ани, — умоляла Сантэн, — давай останемся еще ненадолго! Здесь я чувствую себя свободной.

— Мне не нравится то, что здесь происходит, — не отступала Х’ани.

— А пчелы… — нашла повод Сантэн. — Мы не можем пройти по туннелю до темноты.

Хотя Х’ани ворчала и мрачно хмурилась, ей пришлось согласиться.

— Послушай старуху, здесь что-то не так, что-то плохое…

Она принюхалась. В этот полдень они обе не могли уснуть.

Как только Шаса наелся, Х’ани взяла его.

— Он так вырос, — прошептала она, и в ее блестящих черных глазах мелькнула тень сожаления. — Я бы хотела увидеть его, когда он совсем вырастет и станет стройным и высоким, как дерево мопани.

— Увидишь, старая бабушка, — улыбнулась Сантэн, — ты доживешь до того, что увидишь, как он станет мужчиной.

Х’ани не смотрела на нее.

— Ты скоро уйдешь, вы оба уйдете, я чувствую. Ты вернешься к своему народу. — В ее хриплом голосе звучало сожаление. — А когда вы уйдете, в жизни для этой старой женщины ничего не останется.

— Нет, старая бабушка. — Сантэн взяла ее за руку. — Может, мы и уйдем однажды. Но мы обязательно вернемся к вам, даю слово.

Х’ани мягко отняла руку и, по-прежнему не глядя на Сантэн, встала.

— Полуденная жара миновала.

Они пошли обратно к горе, далеко разойдясь в лесу, но продолжая видеть друга, за исключением мест, где кусты росли особенно густо. По привычке Сантэн разговаривала со спящим младенцем, по-французски, чтобы приучить его к этому языку и чтобы самой его не забывать.

Они почти дошли до осыпи у подъема на гору, когда Сантэн увидела впереди глубокие отпечатки копыт двух жеребцов зебры. Под руководством Х’ани она стала очень наблюдательна, а О’ва научил ее бегло читать следы диких животных. В этих следах ее что-то удивило. Они шли рядом, как будто животные двигались в упряжке. Переложив Шасу на другое бедро, она принялась внимательнее разглядывать следы.

Сантэн вдруг остановилась так резко, что встревожила ребенка и он протестующее закричал. Сантэн стояла неподвижно, парализованная потрясением, хотя сама еще не совсем понимала, что видит. Внезапное осознание и вызванное им смятение заставили ее отшатнуться. Теперь она поняла необычное поведение диких животных и неопределенные дурные предчувствия Х’ани. И задрожала, от страха и радости, смятения и возбуждения.

— Шаса, — прошептала она, — это не зебры. Копыта, оставившие эти отпечатки, подкованы железом. Всадники, Шаса, цивилизованные люди верхом на подкованных сталью лошадях!

Это казалось невозможным. Здесь, в этой дикой пустыне!

Она невольно поднесла руки к разрезу в брезентовой накидке, которую набросила на плечи и из под которой бесстыдно торчали ее груди, прикрылась и со страхом осмотрелась. В обществе бушменов она привыкла считать наготу абсолютно естественной. Теперь же она почувствовала, как высоко юбка обнажает ее бедра, и устыдилась.