Сначала о правительственном комитете, который возглавлял К. Хэлл. Большинство в нем определяло несущие элементы будущего курса США так: Советский Союз станет главным конкурентом интересам США; его надо задержать как можно дальше на востоке; модели обращения с Германией должны подчиняться главной задаче – ограничению советского влияния в Европе; Германия может рассматриваться как естественный союзник США и Англии, ее чрезмерное ослабление невыгодно, и надо добиваться для немцев «политического и военного равенства». Военные выражались проще и категоричней: после войны понадобится «привести в движение небо и землю», чтобы превратить Германию в союзника Соединенных Штатов[706].

Добавим – дискуссия шла не за стойкой в пивном баре, каждый выступал в официальном качестве. На календаре январь 1943 года. Паулюс еще не сдался в Сталинграде. Рузвельт произносит свою знаменитую тираду о безоговорочной капитуляции.

Точка зрения Лиддела Харта, снискавшего репутацию ведущего теоретика в области военной стратегии, кое-что значила для Черчилля и приближенных к нему военных. В Европе, убеждал Лиддел Харт, имеется лишь одна страна, способная вместе с западноевропейскими государствами оказать сопротивление послевоенным устремлениям русских, – это страна, которую «мы собираемся разгромить». «Великая дружба» с СССР, как бы желательна она в принципе ни была, должна кончаться там, где дело идет о сохранении единственного барьера, достаточно мощного, чтобы сдержать поток. По иронии судьбы оборонительная мощь, которую англичане собираются сломить, так как она громадной преградой стоит на их «пути к победе», одновременно является самой мощной опорой западноевропейского здания. Все остальные государства Западной Европы настолько слабы в военном отношении, что уничтожение германской армии неизбежно должно будет привести к подавляющему превосходству Красной армии. Поэтому было бы разумно выйти за рамки ближайшей военной цели, в сущности уже достигнутой (наступательная мощь Германии сломлена), и позаботиться о том, чтобы длительный путь к последующей цели был расчищен от опасностей, уже довольно отчетливо вырисовывающихся на горизонте[707].

Совпадения с планом Герделера почти дословные. При сопоставлении соображений Лиддела Харта и практической линии Англии в течение всего 1943 года тоже не обнаружится непримиримых противоречий. Теоретик стратегии призывал к оформлению в официальную политику того, что делалось явочным порядком. Все упиралось в сущую «мелочь» – недоставало переворота или хотя бы видимости переворота в Германии, демократического или псевдодемократического самоочищения рейха. Пока же демократам не к чему было приложить великодушие – за чужой счет.

Если пообстоятельней разбираться в стараниях Черчилля любыми правдами или неправдами ступить на Апеннинский полуостров, вскроется более широкий замысел, чем превращение Средиземного моря в Британское озеро. Италия виделась как пробный камень для отработки технологии обращения с каждым «образумившимся» противником.

26 июля 1943 года премьер призвал Рузвельта благосклонно отнестись к любому нефашистскому итальянскому правительству, которое с видами на успех отрядили бы порулить страной[708]. Далее он высказывал ряд соображений, превращавших капитуляцию Италии из безоговорочной в «почетную». И это не все. В приложенном к посланию меморандуме из 12 пунктов советский союзник упоминается дважды: в пункте 11, где выражалась надежда, что «Россия должна по возможности примкнуть к Англии и Соединенным Штатам» в нажиме на Турцию, чтобы та вступила в войну и помогла претворить балканский вариант второго фронта; в пункте 12, где говорится о возможных консультациях с СССР при решении судьбы Муссолини и его приспешников. Остальное – типичный сговор за спиной союзника в явное нарушение (для Англии в любом случае) принятых договорных обязательств[709].

Рузвельт слегка подчистил проект Черчилля. Были убраны слова, которые выглядели двусмысленно и даже провокационно. Так, премьер вел речь о капитуляции или возвращении в Италию всех итальянских вооруженных сил, пребывавших «на Корсике, на Ривьере, включая Тулон, и на Балканском полуострове, а именно: в Югославии, Албании и Греции». СССР назвать запамятовали. Президент записал: «… где бы они ни находились за пределами самой Италии». Черчилль вел речь «о немедленном освобождении всех английских военнопленных». Тут даже американские военнослужащие выпали. Президент заменил «английских» на «Объединенных Наций». Общая тональность документа, однако, осталась прежней[710].

Вывод Италии из войны мыслился британским лидерам без тяжелого противоборства с немецкими войсками. В мемуарах Черчилля приводятся заметки от 25 ноября 1942 года, в которых содержится следующий пассаж: «Я не разделяю точки зрения, что в наших интересах, чтобы немцы оккупировали и захватили Италию»[711]. Сталину и Рузвельту говорилось одно, а бумаге поверялось нечто иное: отвлечение частей вермахта с Восточного фронта – вне намерений Черчилля.

Условия капитуляции Италии были согласованы между Лондоном и Вашингтоном 26–30 июля, после чего Иден сообщил их временному поверенному в делах СССР в Англии А. Соболеву. На следующий день, 31 июля, В. Молотов известил британского посла в Москве, что советская сторона принимает без возражений документ, с которым ее ознакомили. Это не означало, однако, согласия с методой, которую навязывали советской стороне.

22 августа Сталин направил Рузвельту и Черчиллю послания с требованием создать «военно-политическую комиссию из представителей трех стран – США, Великобритании и СССР – для рассмотрения вопросов о переговорах с различными правительствами, отпадающими от Германии». «До сих пор, – отмечалось в посланиях, – дело обстояло так, что США и Англия сговариваются, а СССР получал информацию о результатах сговора двух держав в качестве третьего пассивного наблюдающего. Должен Вам сказать, что терпеть дальше такое положение невозможно»[712].

Номер, который А. Иден в беседе с послом США Дж. Вайнантом обрисовал в словах «Советский Союз следует некоторым образом привлечь к совещаниям для рассмотрения положения в Италии», ибо, когда русские армии перейдут в наступление, «мы, возможно, также захотим оказывать влияние на их условия капитуляции и оккупации территорий союзных и вражеских стран»[713], не проходил. Советская сторона требовала определенности. Она не довольствовалась союзнической фразеологией и настаивала на союзническом поведении.