Эсперандье посмотрел на часы: 2.45. Взяв телефон, висевший на щитке приборов, он соединился с Самирой. Они проговорили дольше десяти минут. Отсоединившись, Венсан обернулся к патрону. Тот спал, прислонившись головой к дверному косяку.

Походная кровать скрипнула, когда Сервас сел и свесил голые ступни на холодный плиточный пол. В маленькой комнате вообще не было никакой мебели. Откинув одеяло, он вдруг вспомнил, что ему приснилась Шарлен Эсперандье. Они голые лежали на полу в больничном коридоре и… занимались любовью, а врачи и медсестры сновали мимо, не замечая их! На полу в больничном коридоре? Сервас опустил глаза, увидел свою утреннюю эрекцию и расхохотался нелепости ситуации. Продолжая смеяться, он надел часы, соскользнувшие с руки. Шесть утра… Сервас встал, потянулся и взял со стула одежду, заботливо кем-то повешенную. Рубашка была великовата, зато брюки по длине сели хорошо. Мартен счел, что выглядит достойно для того, чтобы дойти до душевой, прихватил белье, гель и вышел в коридор. В этот час вряд ли кто-нибудь мог попасться ему навстречу. Теперь они вели за Циглер постоянную слежку, и он предпочитал ночевать в жандармерии. Отсюда удобнее осуществлять надзор над операцией, чем из гостиницы.

В душевой никого не было. Внутри, сводя на нет усилия еле живого радиатора, гулял сквозняк. Сервас знал, что жандармы ночуют в другом крыле здания, где у каждого была своя квартира, а этим крылом пользуются редко. Он повернул кран и ругнулся, когда из душевого рожка ему на голову полилась чуть теплая вода. Старательно намыливаясь и морщась от боли при каждом движении, он принялся обдумывать ситуацию. Сомнений по поводу виновности Ирен Циглер больше не было, но оставалось выяснить пару-тройку темных моментов и открыть несколько дверей в длинном коридоре, ведущем к истине. Как и многие женщины в этом районе, Циглер подвергалась насилию со стороны четверки. Книги, найденные в ее комнате, говорили о том, что рана, нанесенная этим, не зажила. Гримма и Перро убили, применив к ним то же насилие, что они когда-то применяли к подросткам. Но почему их повесили? Потому что повесились ребята? Или была еще какая-то причина? Одна деталь не укладывалась в общий рисунок. Шаперон сбежал, бросив дом, с такой поспешностью, словно за ним гнались по пятам. Знал ли он, кто убийца?

Сервас пробовал себя успокоить. Циглер под наблюдением, они знают, где прячется Шаперон, все карты у них на руках.

Но не то от сквозняка, не то от воды, которая делалась все холоднее, не то от воспоминания о пластиковом мешке на голове в это утро его все время колотил озноб. Ощущение, не покидавшее Мартена в пустынной душевой, было похоже на страх.

Сервас уже сидел за столом в пустом конференц-зале напротив кафе, когда один за другим начали подтягиваться Майяр, Конфьян, Кати д’Юмьер, Эсперандье и еще двое членов следственной бригады — Пюжоль и Симеони, которые вечно задевали Венсана. Все расселись и, перед тем как начать, сверились со своими записями, а потому в зале слышался шорох бумаг. Сервас вгляделся в бледные, усталые лица людей, находящихся на грани срыва. В воздухе повисло такое напряжение, что его рукой можно было потрогать. Подождав, пока все будут готовы, он записал несколько слов в блокнот, поднял голову и начал.

Сервас подводил итог. Когда он рассказывал о том, что произошло в лагере, все притихли. Пюжоль и Симеони пристально на него уставились. Оба, наверное, думали, что ничего подобного с ними случиться не могло. Может, они и были правы. Конечно, эти парни являли собой не лучших представителей профессии сыщиков, но обладали изрядным опытом, и в трудной ситуации на них можно было положиться.

Затем Сервас затронул вопрос о виновности Циглер, и на этот раз настала очередь Майяра бледнеть и скрежетать зубами. Атмосфера сгустилась. Если уж жандарм попал под подозрение в убийстве, то точно жди разброда и споров.

— Грязная история, — мрачно прокомментировала д’Юмьер.

Сервас редко видел ее такой бледной. Измученное, усталое лицо Кати выглядело болезненным. Она бросила взгляд на часы. Восемь утра. Циглер вот-вот проснется. Тут, словно подтверждая эти мысли, у нее зазвонил мобильник.

— Внимание, она встала, — раздался в аппарате голос Самиры Чэн.

— Пюжоль, поезжай к Самире, — быстро сказал Сервас. — Циглер проснулась. Мне в подкрепление нужна еще одна машина. Ирен сейчас дома, но я не хочу, чтобы она нас заметила. Симеони, возьмешь третий автомобиль. Не прижимайся к ней слишком близко. Мы и так знаем, куда она поедет. Лучше уж вы ее потеряете из виду, чем Циглер обнаружит слежку.

Пюжоль и Симеони вышли из комнаты, не говоря ни слова. Сервас встал и шагнул к стене, где висела большая карта района.

Несколько мгновений его взгляд перебегал с блокнота на карту, потом он указал пальцем нужное место, не отрывая его от бумаги, обвел всех глазами и заявил:

— Здесь.

Над трубой маленького домика под замшелой крышей вился дымок. Сервас огляделся вокруг. Лесистые склоны заволокло темными облаками. В воздухе пахло сыростью, туманом, прелой листвой и дымом. Домик виднелся прямо у них под ногами, на краю маленькой заснеженной прогалины в лесу. К нему вела только одна тропа. За входом наблюдали из укрытия трое жандармов и смотритель охотничьих угодий. Сервас обернулся к Эсперандье и Майяру, те кивнули, к ним присоединились еще с десяток людей, и все начали спускаться к прогалине.

Вдруг они остановились. Из домика вышел человек. Он потянулся, встречая новый день, понюхал воздух, сплюнул на землю и громко выпустил газы. Звук получился как у охотничьей трубы. Из леса, голосом, похожим на издевательский смешок, ему ответила какая-то птица. Человек еще раз огляделся и исчез в домике.

Несмотря на заросшее бородой лицо, Сервас его сразу узнал.

Шаперон.

Они вышли на прогалину за домиком. Здесь сырость напоминала турецкую баню, разве что не особо жаркую. Сервас посмотрел на остальных, они обменялись знаками и разделились на две группы. Люди шли очень медленно, по колено увязая в снегу, потом обогнули дом с двух сторон и подобрались к дверям. Сервас с пистолетом в руке вел первую группу. В тот момент, когда они уже собирались обогнуть углы дома, дверь резко распахнулась. Сервас отпрянул, держа оружие в руке. Шаперон сделал три шага, расстегнул ширинку и принялся сладострастно мочиться на снег, напевая какую-то песенку.

— Кончай! Руки вверх, Паваротти, — сказал Сервас у него за спиной.

Мэр выругался: он облил себе ботинки.

Диана провела ужасную ночь. Раза четыре она просыпалась вся в испарине, с таким ощущением, что ее затянули в корсет, который не дает дышать. Простыни взмокли от пота. Уж не одолел ли ее какой-нибудь вирус?

Берг вспомнила, что ей приснился отвратительный кошмар, будто на нее надели смирительную рубашку и привязали к кровати в одной из палат института, а все пациенты столпились вокруг поглазеть и трогают ее лицо потными от наркотиков руками. Она тряхнула головой и закричала, в этот момент дверь палаты распахнулась и вошел Юлиан Гиртман с мерзкой улыбкой на губах. В следующую секунду она очутилась уже не в палате, а на воздухе. Стояла ночь, рядом было какое-то озеро, кругом полыхало пламя, а по земле ползали тысячи насекомых величиной с птичью голову. Они покрывали не только землю, но и сотни голых мужских и женских тел, распростертых на ней. Все целовались. Среди них был Гиртман, и Диана точно знала, что всю эту оргию устроил он. Когда же она поняла, что снова лежит связанная на кровати, но уже без смирительной рубашки, ее охватила паника. Берг отчаянно сопротивлялась и брыкалась, пока не проснулась.