— Если это так, то он еще может оказаться нам полезен, — заметил Вийон.

— Он вчера появился во Дворе чудес, — объяснил Матиас. — Я просил Клопена и Гренгуара присмотреть за ним.

— Коли уж герцог заговорил сейчас о своем зяте, — сказал я и получил за это злой взгляд цыгана, — у меня не сложилось впечатления, что Гренгуар особенно скучает по своей суженой.

Матиас пробурчал:

— Он — поэт и ученый, но его дух — дух дитя. Если он однажды понял, что игрушка для него недостижима, он выкидывает ее из своего сердца и обращается к другим вещам.

— Вы называете вашу дочь игрушкой? — спросил я удивленно.

— Для меня она таковой не является, — но не для Гренгуара. Возможно, его профессия испортила его. Мой народ не знает никаких писцов. Кто слишком много занимается тем, что переносит на бумагу храбрые мысли, теряется в них. Его дух играет с запутанными привидениями, но его глаза и уши закрываются для жизни и людей.

День сменил вечер, вечер — ночь, когда я вернулся в Нотр-Дам. Небо было безоблачным, луна и звезды сверкали над крышами и башнями. Темно-синий небосвод окружал Собор, как бархатный платок, в котором даже тяжелый колосс из камня, который скрывал знания столетий, находил блаженный ночной покой. Но чем дольше я стоял на Соборной площади и смотрел на стены, тем обманчивее казалась мне эта картина. Лишь ночью, когда служители храма отдыхали в своих монастырских кельях, и народ прогнали из Собора, наша Богоматерь могла выдать свои тайны тем, кто был для этого готов. Возможно, требовалась темнота, чтобы раскрыть то, что остается скрытым при дневном свете.

Я испытывал необъяснимое беспокойство, томление, чтобы окунуться в ночной мир Нотр-Дама. Камень и строительный раствор, казалось, пробудились к жизни, были готовы открыть мне свои секреты. Три больших портала, выходящие на Соборную площадь, были давно закрыты и заперты на засов. Привратник на улице дю Клуатре знал меня и впустил вовнутрь. Я не поднялся наверх к моей келье. Большой церковный неф, теперь ставший лабиринтом из дрожащего света свечей и бесчисленных танцующих теней, непреодолимо потянул меня.

Как в тот день, когда я, впервые сопровождаемый Одоном, вступил в мир камня, меня охватило смешанное чувство благоговения и ужаса перед лицом бесчисленных скульптур. Лица ли святых или морды дьяволов, — их черты были так детальны, так реально проработаны, что речь не могла идти только о мертвом камне. Свет свечи придавал дополнительную жизнь лицам. Они, казалось, поворачивались ко мне, таращились на меня и спрашивали меня, как я смог осмелиться захотеть выведать у них их тайну. Я закрыл глаза перед каменным судом и отвернулся, чтобы больше не выдерживать бесчисленные буравящие взгляды. Когда я снова открыл глаза, я увидел ангела. Он был белым, и я мог видеть его буквально в течение одного удара сердца, прежде чем он растворился в тени крансепта[73].

Это явно не был просто отблеск света. Я был уверен, что что-то увидел, даже если оно не было человеческим существом. Одетое полностью в белое, создание двигалось, хотя при этом не различались ноги, казалось, что оно парит. Что же действительно было странным — у него не было головы. Пожалуй, я все же назвал бы его ангелом, потому что это не мог быть человек. А еще потому, что мысль повстречаться с ангелом была более успокоительной, нежели о встрече с дьяволом.

Я шел по среднему нефу до крансепта — и чуть было не схватился за кривой кинжал. Но что мог сделать мой кинжал против потусторонних сил? Кроме того, я убеждал себя, что белый ангел не причинит мне зла.

Когда я достиг центра Собора, то остановился и огляделся. Камни и скульптуры, свечи, вычерченные луной окна и непроницаемые острова черноты под сводами потолка, — но ни следа белого ангела. Напротив меня Святой Себастьан и дева Мария охраняли вход на хоры. Но патрон стрелков не послал мне стрелы облегчения, а Божья Матерь не сжалилась над моим обескураженным разумом.

Я повернул голову налево, где были ворота в монастырь, потом направо, где были ворота во дворец епископа. Могли эти двери оказаться не запертыми — или нет? Я поймал себя на мысли, что не мешало бы это проверить. Как очаровательно, если я действительно увидел неземное существо! Для ангела двери из дерева и железа не являлись преградой. Он мог раствориться, как свет свечи во всемогущей тени.

Но белый ангел не растворился. Я увидел его сверкание слева при входе на хоры. На цыпочках я проскользнул в боковой неф хоров, перед которым нес вахту Святой Мартин. Когда я осторожно подкарауливал возле хоровой балюстрады, то рассмотрел странное существо в белом. Там, где у человека предполагалось быть голове, разверзалось мрачное ничто, словно ангел потерял свою главу под мечом палача.

Существо двигалось, отделилось от тени и вышло мне навстречу. Я затаил дыхание и втянул голову, что как раз можно было сделать у скамьи, не перестав подглядывать. Я почти раскаялся в своем намерении преследовать белого ангела, так как узнал истину — у существа была голова, только она оказалась скрытой под черным покрывалом, отчего в тени ее почти не было видно. Белое одеяние под покрывалом опускалось до пола, поэтому я вместо шагов видел парение. Я узнал одеяние из Отеля-Дьё, оно было платьем послушницы. С бесконечным облегчением, что имею дело с человеком, я тут же спросил себя, что ищет в Соборе в ночное время пришлая монахиня-августинка?

— Кто вы? — спросил тихий голос, который пытался звучать жестко, но едва заметно дрожал. — Почему вы прячетесь от меня?

Я вышел из хорового обхода.

— Я спрятался, потому что я не знал, кто здесь бродит по ночам как привидение, прекрасная Эсмеральда, или как вы изволите себя называть, — я узнал голос и вспомнил, что заботливый звонарь принес своей опекаемой одежду послушницы. Ее рубашка грешницы после похищения была так разодрана, что предполагаемая грешница выглядела в ней еще более грешно.

— Арман!

— Он самый — и глубоко удивленный, что повстречал вас здесь.

— Я — не меньше.

Когда я стоял от нее на расстоянии вытянутой руки, я четко увидел прекрасное существо с высокими скулами и чувствительными губами, которые особенно соблазнительно смотрелись под покрывалом послушницы. Эсмеральда улыбнулась:

— Я полагаю, мы оба ищем одно и тоже, Арман.

Тем самым, она ничего не выдала. Я предался откровенности:

— Впрочем, хранительница солнечного камня, я пришел как раз от вашего отца. Он просил меня помочь вам. Но вам, кажется, удалось сбежать от бодрствующего ока Квазимодо.

— Я улизнула оттуда, когда он звонил к вечерне, как частенько делала в последние вечера…

— Чтобы искать солнечный камень? — Она кивнула.

— Удачно?

Она покачала головой, и черная вуаль надулась.

— Возможно, солнечного камня здесь больше нет, — сказал я. — Может быть, его никогда не было здесь.