– Ты вот учишься в колледже без меня, – заметила я, но Сара Бет замахала на меня руками.

– Что ты, что ты, это совсем другое! Колледж – тьфу! Ерунда! Ты и человек, которого ты любишь и с которым была близка, – вот что главное. А если вы вместе создали и теперь растите новое живое существо…

Я никогда не обсуждала с Сарой наши с Джоном отношения, поэтому ее последние слова заставили меня покраснеть от смущения, но она ничего не заметила. Наклонившись вперед, он снова сказала:

– Ну расскажи же мне, что ты чувствуешь?..

– Это… это не так просто передать словами, – ответила я и прижала ладони к своему распухшему животу. – Я чувствую себя так, словно… словно Рождество и мой день рождения наступили одновременно, и это… это просто чудесно!

Я посмотрела на свои руки. Пальцы в последнее время сильно отекали, поэтому колец я больше не носила, но часы на синем эмалевом браслете всегда были у меня на запястье. Сейчас они чуть-чуть выглядывали из-под рукава ночной рубашки, и я инстинктивно прикрыла их ладонью – мне не хотелось, чтобы Сара их увидела. Она могла снова попросить их поносить, а я была не в силах расстаться с ними именно сейчас. Мамины часы с гравировкой служили мне единственным утешением в дни, когда Джон задерживался на работе и мне приходилось ждать его возвращения.

А Джон в последнее время задерживался все чаще и возвращался домой все позже. Он по-прежнему работал на Анджело Берлини, и надо сказать, что это занятие не только отягощало его совесть, но и отнимало у него уйму времени. Днем Джон в лавке мистера Пикока почти не бывал; возвращался он туда только за час-полтора до закрытия, а потом допоздна сидел в своей мастерской. Однажды, когда я чувствовала себя не очень хорошо, я не сдержалась и спросила, зачем он торчит там каждый день, и Джон ответил, что обещал одному приятелю изготовить достойный подарок для его жены. Мне очень не понравилось, что из-за какой-то посторонней женщины я почти не вижу своего Джона, поэтому от дальнейших расспросов я воздержалась, хотя мне, конечно, было любопытно узнать, что это за подарок и кому именно он предназначался.

– В общем, я чувствую себя цыпки-дрипки, – добавила я, воспользовавшись новомодным выражением, которое я слышала от самой Сары (а она, в свою очередь, подцепила его в колледже). Мне хотелось немного развеселить подругу, которая выглядела слишком серьезной (что для нее было как минимум необычно), а заодно – отвлечься от мыслей о Джоне и о его поздних возвращениях.

Но мои усилия пропали втуне. Сара Бет даже не улыбнулась, так что поначалу мне даже показалось – она вовсе не слышала, что́ я сказала. Потом снаружи полыхнула молния, загремел гром, и пол в комнате чуть заметно затрясся.

– А ты его чувствуешь? – негромко спросила Сара.

Я кивнула.

– Только не его, а ее. Я знаю, у меня будет девочка. Когда я пою, у меня в животе… как будто скачет маленькая лягушка. Я думаю, она уже пытается танцевать, хотя еще даже не родилась.

– Откуда ты знаешь, что будет именно девочка?

Я улыбнулась.

– Просто знаю – и все. К тому же я часто вижу ее во сне, мою маленькую девочку. Конечно, я была бы рада, если бы у меня родился мальчик, похожий на Джона, но девочка лучше. Да и тете Луизе наверняка больше хочется девочку, чтобы ее баловать, шить для нее красивые платьица и покупать сладости. Ну а по большому счету, – добавила я небрежно, – никакой проблемы тут вообще нет. Следующий будет мальчик, это точно.

За окном снова сверкнуло, и лампа на моем ночном столике замигала и погасла. Сара Бет наклонилась ко мне, и я увидела, как лихорадочно блестят в полутьме ее глаза.

– А что ты чувствуешь, когда она шевелится? На что это похоже?

Я на секунду задумалась – меня еще никто не просил описать, что я чувствую.

– Это очень похоже на то, как сомики тыкаются тебе в ноги, когда ты купаешься. Правда, именно из-за этого я всегда боялась заходить в воду, но сейчас мне совсем не страшно, потому что я знаю, что это такое.

Сара Бет скользнула по моему укрытому простыней куполообразному животу, потом снова заглянула мне в глаза.

– Спой что-нибудь, ладно? Пусть она потанцует.

На мгновение я задумалась, но потом вспомнила песню, которую исполняли четверо негров на Празднике урожая. Она показалась мне самой подходящей, и я тихонько запела:

– Свети, сияй, Луна урожая, // мне и любимой // путь освещая.

Почти сразу я ощутила внутри легкие толчки и, взяв Сару Бет за руку, прижала ее ладонь к своему животу. Едва почувствовав первый удар, она испуганно отдернулась, но почти сразу вернула руку на место. Некоторое время она как зачарованная прислушивалась к легким толчкам, потом откинулась на спинку кресла. Ее взгляд беспокойно метался по сторонам, и я подумала, что она ищет свою сумочку, в которой обычно носила фляжку с виски или джином, но потом вспомнила, что, когда Сара вошла, никакой сумочки при ней не было.

Наконец ее взгляд в очередной раз остановился на моем лице. Свет так и не зажегся, но мне вдруг показалось, что в ее глазах я вижу… страдание.

– Я все-таки спросила у мамы… – сказала она, глядя на меня в упор.

– О чем? – уточнила я, подумав, что, возможно, задремала и пропустила какую-то часть нашего разговора.

– Почему моего имени нет в семейной Библии. Помнишь, мы ходили на старое кладбище и видели там детские могилы? Ты тогда сказала, что если это мои братья и сестры, они должны быть записаны в семейной Библии…

Я кивнула. Я хорошо помнила тот день – как и день моей свадьбы, когда Сара Бет и Анджело Берлини о чем-то говорили на погосте за старой методистской церковью. Тогда я не придала этому особого значения, но сейчас мне пришло в голову, что стояли-то они как раз напротив тех старых могил.

– Ты все время говорила, чтобы я спросила у мамы, – продолжала Сара Бет, – но я как-то… не решалась. А потом ты перестала мне напоминать… почему? Почему ты перестала?

Я покачала головой. Я и в самом деле не знала, что на это ответить.

– Наверное, я решила, что тебе самой не очень хочется знать ответ на этот вопрос, – проговорила я наконец.

Ее взгляд посуровел.

– Это… звучит немного странно, ты не находишь?..

Я пожала плечами:

– Почему – странно? Я сама тоже никогда не спрашивала, почему моя мама покончила с собой. При мне об этом никто не говорил, словно… словно я по какой-то причине не должна была этого знать. Вот я и не спрашивала – боялась, что мама могла покончить с собой из-за меня, из-за того, что я не была ей хорошей, послушной дочерью, которой она могла бы гордиться. Или что она не стала менять свое решение, потому что я не любила ее достаточно сильно. Теперь я рада, что не спросила… Не думаю, что хоть один человек смог бы дать мне правильный ответ. И даже если бы я такой ответ получила, я бы все равно не смогла его понять. Теперь я, наверное, смогла бы разобраться, потому что я выросла и к тому же сама вот-вот стану матерью, но тогда…