– Пусть себе глядят, вреда от этого нет, – сказал Карвен. – Потом и вовсе уйдут.

– Ну что ж, – перевела дыхание Прин, – хоть от дождя укроюсь. – Она нехотя пролезла в дыру. С боков и сверху просачивался вечерний свет – вот тебе и укрытие. Прин, вызвав смех Карвена, выкинула наружу ветку, отставшую от стены шалаша.

Земляной пол, однако, был чистый, и никаких запахов, как ни странно, не чувствовалось. Разве это похоже на дом? Можно ли здесь жить, не говоря уж о родах? Живот свело, перед глазами всё расплывалось. Прин, сдерживая слезы, вылезла обратно.

– Дырки можно илом замазать, – сказал Карвен. – Я знаю, как смешать его с маслом: берешь тростинку и дуешь, пока пузыри не появятся…

– А где же Тратсин? – спросила Прин.

– Домой пошел, принести тебе кое-что. Какое-никакое, а жилье…

Бегом, что ли, улепетнул Тратсин? Она пробыла внутри всего ничего.

– Траву вокруг выполешь… давай помогу. – Карвен нагнулся и стал полоть.

– Не надо.

Он выпрямился и посмотрел на нее как-то странно.

В этом шалаше ни стоять в полный рост нельзя, ни лежать. Можно законопатить его по способу бабушки, но стоит ли он того? Не стану плакать, сказала себе Прин. Не стану.

– Знаешь, тут можно жить. – Карвен подступил ближе. – Рабочие ходят мимо утром и вечером. Тут целых три года жила одна женщина с двумя детишками, постарше тебя, и неплохо жила. Приходят неженатые парни, побудешь с ними часок – глядишь, пару монеток и заработала. Хватит, чтоб прокормиться. – Карвен стоял в траве, большой и голый. – Я тут подумал – может, я для начала с тобой побуду? Вот только денег у меня нет – я пойму, ежели не захочешь. – Он потер бороду. – Только ты ж все равно беременна, разницы нет. А я помогу тебе прибраться и починиться…

Как только Прин поняла, чего он от нее хочет и для чего ее сюда поселили, слезы у нее сразу высохли.

– Нет, – сказала она. – Не хочу.

– Да я понимаю, – поспешно сказал Карвен – почти с облегчением, как будто разделался с неприятной обязанностью. – Раз у меня работы нет, всё такое… А ты уверена? Может, тебя надо долго упрашивать? Девушки это любят…

– Нет! – повторила Прин. – Ничего не выйдет.

Вместе со слезами ушли и слова, которые она начала было произносить: что его безденежье ни при чем, что он ей даже нравится, что он не так ее понял. Карвен, уходя, обернулся и сказал:

– Скоро Тратсин придет, принесет тебе кое-какие вещи. Сказал, что задержится на часок, чтобы мне не мешать. Браган, знаешь, сейчас не больно охота любиться, так что он, думаю, тоже тебя попросит.

Вот о чем они шептались, подумала Прин, когда он ушел. Куда ее девать, что она должна делать, кто будет первым, кто следующим…

Именно так это делается во всех маленьких городках.

Она не испытывала ни гнева, ни смущения. Даже не обижалась. Просто те места, которые от смущения обычно пылают, теперь пробирало холодом: щеки, подколенки, затылок. Прин померзла, пока Карвен не скрылся из виду, а потом вышла на дорогу. Перед ней открылись мост, мастерская, дома за ней.

– На что мне сдался этот городишко? – произнесла она вслух. Быть местной придорожной шлюхой с грязным ребятенком, играющим во дворе, ей уж точно не хотелось. Она провела руками по платью, подаренному госпожой Кейн. Сначала блудливые руки Лиса, потом сводник на Мосту Утраченных Желаний, деньги, которые госпожа уплатила за поцелуй… и два солдата в гостинице! Зачем ей это надо? Сговорились они все, что ли?

Возможно, она еще вернется в этот город, но сейчас не хочет в нем оставаться. Рожать в этом шалаше у дороги? Она здесь задержалась лишь потому, что Браган отнеслась к ней участливо, но на примере Элламона хорошо понимала, что Браган и Тратсин – переспит он с ней или нет – больше не будут ее друзьями. Да, люди они хорошие, добрые, щедрые, но не знают, как еще можно поступить с пришлой беременной девкой.

Следующая мысль предстала ей, как слова на пергаменте: «Мой отец тоже однажды пришел в такой город. И покинул его».

Он тоже был чужим в Элламоне и оставил ее мать с ребенком. Ушел он в армию и умер там от горячки, но первым делом ушел – вот из такого же города. И если она, Прин, пришла в Енох, то может с тем же успехом уйти. Ребенок, правда, при ней останется, ну так что ж. Она родит его в другом месте, не в этом захолустье, где у всех на уме одна только работа. В армию ее не возьмут, зато и горячку она не подцепит. Должна же быть хоть какая-то польза от воображаемого отца?

Тратсин говорил, что по этому мосту как-то прошли солдаты… Может, и ее настоящий отец прошагал здесь в рядах настоящей императорской армии? Кто знает, какие горькие воспоминания умерли вместе с ним в миг его настоящей смерти? Когда Прин поняла, что никакого воображаемого отца у нее нет, а был настоящий, такой же человек, как она, Браган и Тратсин, всю ее решимость как ветром сдуло. Где бы он ни умер – человек, которого она никогда не знала, – родился он в таком же маленьком городке, как и мать, как и она сама. Прин стояла на дороге и плакала, держась за живот. Она очень устала и замерзла, несмотря на теплую ночь.

Если она останется, то сможет делать какую-то другую работу: воду таскать, помои выносить, собирать осколки камня в карьере. А нет, так наймется к людям побогаче для работы в доме или в саду. Могла бы нянчить чужих детей, учить их читать и писать, как учила бабушка ее, семилетнюю. Но Тратсин и Браган ей, матери незаконного ребенка, своих детей не доверят, а богатые будут воротить от нее нос, как и бедные. В этих городишках всегда так. А дорога на каменоломню пролегает мимо ее шалаша. Прин не то чтобы ужасала безнравственность навязанного ей занятия – просто она знала по Элламону, что другого ей здесь не видать. Это знание внедрялось в нее по капле и проточило русло, как бегущий к морю ручей: если попадешь туда, обратно уже не выберешься.

Вот что ужасало ее, вот что сковывало.

Скоро придет Тратсин и что-то ей принесет. Он хороший человек, добрый. Он наверняка претерпел многое от Марга и Малота, если не от солдат на мосту, но покоряется этому, зная, что ничего поделать нельзя. Быть