Раб на передней скамье обернулся и подтвердил:

– Сущая правда, мой господин.

– Ну, раз отец пил, то и я выпью. – Брука отставила миску и взяла зеленую с красным кружку в обе руки. Два ее ногтя были покорежены, третий обломился до самого мяса. Она пила, двигая красной морщинистой кожей на горле.

Прин стояла совсем близко. Больше всего ее удивило то, что мужчина в плаще старше рабыни, хотя оплешивели они почти одинаково.

Брука явно вознамерилась выпить кружку до дна. Мужчина, тоже поняв это, вскинул мохнатые брови, но тревога вокруг его глаз и губ скоро сменилась весельем.

– Хорошо-то как! – крякнула, вытирая рот, Брука. Мужчина забрал у нее кружку.

– Ну, тебя и впрямь жажда одолела, старуха! – Его взгляд упал на Прин, не знавшую, куда ей деваться, и норовившую прикрыть лицо своей кружкой.

– Здравствуй, девушка! – Он разглядывал Прин вполне дружелюбно. – Ты уж точно не здешняя. Сейчас, сейчас… С гор пришла… да, молодая горянка из… Элламона? Скажи, что я прав!

Удивленная Прин кивнула.

– И на драконе небось летала?

Прин, раскрыв рот, кивнула опять.

– Я тоже! – Старик, растопырив локти, подался вперед. – Мы с отцом спускались с высоты, где смотрели на маленьких наездниц, и он сказал, что тут есть дракон, на котором катают детей. – Он склонил голову набок, будто приглашая Прин в свою память. – Матушка сказала, что не пустит меня, но отец стоял на своем. Был я тогда, должно быть, вполовину младше тебя, но всё помню куда как ясно. Отец говорил матушке, что это ничуть не опасно, и что нам теперь не скоро доведется побывать в Элламоне, и когда еще мальчику выпадет случай полетать на драконе? Он был очень старый, этот дракон, но в маленьком загоне на скальном карнизе имелись и цепи, и бич, как положено. Молодая женщина, изнывающая от скуки, сказала отцу, что дракон пролетит над ущельем, опустится на другой карниз (где сидела другая женщина), развернется и прилетит обратно. Дракон прекрасно вышколен и делает это уже много лет, продолжала она небрежно; отец не привык, чтобы с ним так говорили, матушка же радовалась, полагая, что его глупая бесшабашность только того и заслуживает. Наконец он дал согласие; женщина застегнула на мне, не очень туго, широкий пояс с четырьмя железными кольцами и посадила меня на твердую драконью спину. Потом продела в кольца какие-то ремешки на кожаной сбруе, пристегнула меня и вручила поводья. Я заметил, что они прикреплены не к голове, как у других драконов, а к наплечникам сбруи: сколько б я ни тянул, зверь бы ничего не заметил. Это, должно быть, сделали для того, чтобы седоку вдруг не вздумалось направить дракона куда не надо. «Не лучше ли держать животное во время полета на цепи или на веревке? – спросила матушка. – Ведь так безопаснее?» Ей никто не ответил, что еще больше убедило ее в глупости и опасности этой затеи. Когда смотрительница продела ремешок в последнее из колец, ящер шагнул вперед, расправил крылья… и свалился с карниза! Я пришел в ужас, но тут крылья захлопали, и мы начали подниматься. Я оглянулся, вцепившись в холодную змеиную шею. Мать схватилась за щеки, отец, похоже, собрался прыгнуть следом за мной, скучающая смотрительница сидела на перевернутой бочке, и все они уменьшались, уходя назад вместе с горой. У меня достало храбрости немного выпрямиться, но мы уже набрали нужную высоту и стали снижаться. Скоро драконьи когти царапнули по камню другого карниза. Смотрительница, не столь скучливая, как первая, развернула дракона. Посейчас помню ее ногти, донельзя грязные, короткие волосы и нарядную повязку на голове. Она подергала ремешки, проверяя, надежно ли я пристегнут, и ухмыльнулась. Я, думается, влюбился в нее. Девушка хлопнула дракона по ляжке, и мы снова рухнули в бездну. – Щеки у старика были мокрые – дождь, как видно, усилился? – Родители согласно решили, что одного раза с меня довольно. Отец расплатился золотом и железом – это, должно быть, стоило дорого даже по тем временам. Я играл в драконов и наездников всю дорогу к племяннице теткина зятя, у которой мы обедали, а там умилил одних гостей и надоел другим рассказами о полете. В конце концов слуга увел меня с пятью-шестью другими детьми к фонтану; мы там плескались, но тут нам принесли угощение в больших мисках; на одной был нарисован дракон, и я, боюсь, начал сызнова. Вот и всё, что я запомнил из поездки в Элламон!

– Мой дракон был дикий, – сказала, помолчав, Прин. – Я поймала его сама.

– Конечно, ты ведь старше, чем я тогда был.

– Детей на драконе больше, по-моему, не катают. Представления для гостей все так же устраивают, но загоны понемногу закрываются. Самый большой снесли, когда мне было девять – мой кузен помогал сносить. – Прин сморгнула дождевую каплю с ресниц. – Их уже не так много, драконов.

– Да, эта порода не из крепких. Лет через сто они, видимо, совсем вымрут – потому и находятся под императорской защитой.

– Бабушка говорила, что раньше детей катали, но перестали еще до того, как я родилась.

– Определенно до того. Сорок лет назад, пятьдесят… нет, больше. А я всё живу… а мы с тобой всё скрипим, так ведь, Брука?

Дождь полил втрое сильнее прежнего. Мурхус, глядя на небо, издал ноющий звук.

Старик встал, запахнулся в плащ.

– Пойдем-ка спрячемся где-нибудь.

Рабы горбились, все быстрей работая ложками. Старик с Прин укрылись под нависающей кровлей.

– Рабыня все ваше пиво выпила, жадюга такая, – сказала Прин.

– Да, от последнего глоточка я бы не отказался. Но что делать, рабы тоже пить хотят.

– Может, мое допьете?

Старик, подняв бровь, посмотрел на Прин, на свою и на ее кружки.

– Н-нет, спасибо. – Он откинул дверную завесу и вошел внутрь, Прин за ним. Она взобралась на табурет у стойки, он задержался поговорить с тремя варварами – на их языке, и бегло. Ирник пользовался парой варварских фраз, чтобы подгонять рабочих, Тетти знал несколько неприличных слов, но этот господин молол языком так, будто сам был из них, и трогал их за плечи, а они отвечали тем же. Допивая пиво, разбавленное дождем, Прин заметила, что за спинами мужчин переминаются две женщины, желая показать старику детей. Одной девочке Прин на днях дала персик, но ей не позволили его взять, и Прин, не зная еще местных обычаев, огорчилась.

– Юни, – окликнула она, опершись локтем на стойку; прислужница, обмотав палец передником, оттирала присохшую кляксу похлебки. – Кто это?

– Кто-кто – сам граф! Видала, караван тут проехал