- В это время меня эти негодяи, которые Лившица, - царство ему небесное, - убили, и выдали! Всю карьеру мою перепортили.

 - Какую же карьеру?

 - У меня уж "сменщик" готов был. Все налажено. Как только приду на место, сейчас же уйду, за границу бы, и занимался бы и сейчас своей настоящей специальностью!

 - Именно?

 - Кассы бы открывал!

 И Павлопуло говорит это с таким вздохом. У него сильный греческий акцент. Он говорит, собственно:

 - Кассии открывали би!

 И в слове "кассии" у него звучит даже нежность. Словно имя любимой женщины.

 Павлопуло был возвращен с дороги, препровожден в Одессу, - и вот перед судом предстали: Каминкер, все время плакавшая, дрожавшая, тщедушная, пожилая еврейка; Львов, здоровейший верзила, с апатичным взглядом, все время рассматривавший потолок, стену, публику, судей, не обращавший ни малейшего внимания на то, что происходит, словно не его дело касалось! Все время без удержу рыдавшая и кричавшая: "я не виновата! я не виновата!" - вдова, покупательница заведомо краденого, оглохшая в тюрьме, ходившая на костылях, когда-то, должно быть, очень красивая, молодая еще, еврейка Луцкевич, объявившая суду:

 - Прошу не сажать меня около Томилина - он меня убьет.

 В кандалах Томилин, успевший уж за это время много раз судиться, осужденный в каторгу, спокойный, очень кратко, но ясно и обстоятельно разъяснивший суду, как было дело.

 И страшно интересовавший публику, судей, присяжных, в кандалах же, как уже осужденный в каторгу, живой, подвижной, средних лет, грек Павлопуло.

 - Вы меня знали раньше? - спросил он у свидетеля-пристава, специалиста по розыскам.

 - Нет, не встречал.

 - А имя "пана" вам было известно?

 - Ну, еще бы!

 В голосе свидетеля даже послышалась почтительность.

 "Пан" - это воровская кличка Павлопуло.

 В воровском круге Павлопуло получил кличку "пана" за свою привычку к "хорошей", широкой и богатой жизни. За кутежи и франтовство.

 - По тридцати рублей рубашечку носил! - вздыхал на Сахалине Павлопуло. - Паутина-с, а не полотно!

 Кличку "пана" Павлопуло получил за то, что он шел только на очень большие, крупные дела.

 - Мое дело - банки, конторы. Из частных лиц - разве кто уж очень богат, - ну, к нему пойду, у него попрактикую!

 Словно снисходил до частных лиц! "Мелкой практикой" Павлопуло не занимался совсем.

 "Паном" его звали еще за необычайно презрительное, высокомерное отношение ко всей воровской братии. "Достойными уважения" и его общества, из людей его профессии, Павлопуло считал только трех-четырех, "таких, как и он".

 - Один есть такой в Москве. С остальными я встречался за границей.

 Имя "пана" гремело не только в России. Он был известен в Румынии, Турции, Греции, Египте.

 - Вообще на Востоке! - пояснил "пан" присяжным.

 Когда полицейские рассказали суду все это про "пана-Павлопуло", Павлопуло поднялся с места и, звякнув кандалами, ткнул пальцем в грудь.

 - Пан - это я!

 Старые судейские потом говорили, что более оригинального подсудимого не видывал суд.

 Павлопуло обратился к свидетелю, сыну покойного Лившица.

 - Скажите, пожалуйста, вы знаете кассу вашего покойного батюшки?

 - Да. Она у меня и до сих пор.

 - Она такой-то формы? Марка такая-то?

 - Да.

 - Замок с таким-то секретом? Отпирается так-то и так-то?

 Павлопуло рассказал мельчайшие подробности всех секретов кассы.

 - Да. Да. Да.

 - Скажите, для того, чтобы касса открылась без звона, что надо сделать?

 - Право... не знаю...

 - Припомните хорошенько. Там есть с такого-то бока такая-то кнопка. Если вы ее прижмете, касса откроется без звона.

 - С такого-то бока, вы говорите?

 - Да, да, вы не торопитесь. Вы припомните. Там должна быть такая-то кнопка.

 - Да! Совершенно верно! Есть такая кнопка, и, если ее прижать, касса, действительно, отпирается без звона! - припомнил свидетель.

 - Вы видите! - обратился Павлопуло к суду. - Я лучше знаю его кассу, чем он сам!

 Павлопуло отрицал всякое свое участие даже в умысле на убийство.

 - Неужели я на такую глупость способен?! - восклицал он горячо и убедительно. - Зачем мне? У меня, слава Богу, есть своя специальность!

 Так и сказал: "слава Богу". И так часто и с таким увлечением упоминал про "специальность", что председатель, наконец, спросил:

 - Про какую это вы все "специальность" толкуете?

 - Кассии открывати!

 - А!

 - Я за свою специальность даже кандалы ношу! - с гордостью говорил Павлопуло, словно и ни весть какой знак отличия получил. - Я за свою специальность, вы слышали, за границей известен. Я за свою специальность Сибирь получил!

 - Я, господа присяжные, такой же, как они, вор. Но другой специальности! - пояснил он присяжным. - Мы разделяемся на разные специальности. У кого какая, тот той и держится. Карманник - он карманник, и по парадным дверям шубы красть, - это уж не его дело. На это есть "парадники". Парадник опять-таки в поездах пассажиров обкрадывать не пойдет. Он этого дела не знает! На это есть "поездошники". На все свои специальности. Я специалист по открытию касс.

 - Мне убивать идти! Мне! - всплескивал он руками, и на лице его выражалось даже сожаление к людям, способным вообразить себе такую нелепицу. - Да зачем мне? Да я, случалось, открывал кассы, когда хозяин тут же по соседству в комнатах сидел, - и никто ничего не слышал.

 Павлопуло никогда не говорил "ломать" кассу, всегда мягко: "открывать". "Ломати кассии глупо, кассии открывати нузино!" - по его словам.

 - Я бы кассу и открыл, и деньги взял, и ушел, - Лившиц бы и не проснулся! И вдруг я буду идти на убийство!..

 - Ну, однако! - прервал его разглагольствование председатель. - Ведь вы сами же говорите, что при вас револьвер был.

 - И не только револьвер, но еще и кинжал, но еще и кастет! - горячо воскликнул Павлопуло. - Да ведь вы посудите, в какую компанию я шел! Что это за публика? Вы посмотрите только на их физиономии! Хороши?

 Томилин при этих словах оглянулся и только презрительно посмотрел на Павлопуло своими серыми, холодными, спокойными глазами.

 - Ведь эта "публика" за пятачок человека зарезать готова! - горячо продолжал Павлопуло. - Ведь это негодяи! А при мне были и часы, и перстни, и портсигар золотой. Должен же был я с собой для них оружие захватить. Ведь они меня при дележе могли убить!

 В действительности, убийство