— Так значит, вы хотите, чтобы после операции я ничего о ней не говорил, а только удостоверил, что ваша жена исцелилась чудесным образом? Вы об этом меня просите?

— Ну, что-то вроде того.

— Солгать доктору Берье и всем остальным? Ничего не сказать ни о возвращении саркомы, ни о хирургической операции? Просто подтвердить, что Эдит излечилась благодаря гроту и ваннам? Ну, знаете ли, я не отличаюсь фанатической верностью клятве Гиппократа, и все же…

Регги выпрямился на стуле.

— Врачи поступают так сплошь и рядом.

Доктор Клейнберг снова покачал головой:

— Я не из тех врачей, которые так поступают. Сомневаюсь, чтобы о таком мог помыслить даже врач из числа истовых католиков. Как бы то ни было, я просто не умею врать. Боюсь, это невозможно.

Подняв глаза, Клейнберг увидел лицо Регги и ужаснулся. На этом лице лежала печать поражения и печали. Оно удивительным образом стремительно состарилось, словно это был современный Дориан Грей[34]. В сердце Клейнберга впервые шевельнулась жалость к этому человеку, и ему захотелось как-то смягчить свои слова.

— Естественно, меня касаются лишь медицинские аспекты этого дела,— произнес Клейнберг, спотыкаясь на каждом слове,— а его религиозная сторона, всякие там чудеса не по моей части. Меня одно заботит — как спасти Эдит с помощью медицины. Но если другие останутся в неведении по данному поводу и кому-то, невзирая на недомолвки, захочется объявить ее чудесно исцелившейся, то я не вижу причин этому мешать. В общем,— вдруг вырвалось у него помимо воли,— если какое-то могущественное лицо вдруг захочет настоять на том, что она исцелилась чудесным образом, то что ж, мы с доктором Дювалем мешать не станем, об операции объявлять не будем. Пусть это останется на вашей совести и совести священника, которому вы поверяете свои тайны. А я просто исчезну — вернусь в Париж, к своей работе.

Увидев для себя шанс, Регги тут же ожил:

— Но кто, кто же решится на такое заявление без вашего сертификата? Кто еще объявит Эдит чудесно исцелившейся?

— Ну, как я уже сказал, кто-нибудь из служителей церкви. Естественно, для такого дела потребуется важная персона. Неужели у вас нет знакомых в церковной иерархии?

Регги энергично закивал:

— Найдется человечек, а то и двое. Один подойдет наверняка. Это отец Рулан, самый влиятельный священник в Лурде. Он с самого начала считал, что Лурду позарез нужно, чтобы Эдит оказалась чудесно исцелившейся. И он с первого дня был на ее стороне.

— Прекрасно, теперь у вас есть возможность выяснить, будет ли он на ее стороне и впредь,— сказал Клейнберг.— Пусть Эдит поговорит с ним. Рискните. Если она расскажет отцу Рулану всю правду и тот после этого все равно будет согласен объявить о ее чудесном исцелении, то я не стану этому препятствовать и выступать с опровержениями, настаивая на том, что Эдит спасена благодаря хирургическому вмешательству. Я буду просто помалкивать.

Водянистые глазки Регги засияли.

— Вы вправду не проболтаетесь? Честное слово?

— А зачем мне болтать? Говорю же вам, дела религии меня не интересуют. Если отец Рулан, узнав, чего вы добиваетесь, закроет на это дело глаза и, сделав вид, что ничего плохого в этом нет, решится объявить исцеление Эдит чудесным, то и я закрою глаза, вернее, рот. Уж в этом можете на меня положиться.

Грузно поднявшись из-за стола, Регги начал с чувством трясти Клейнбергу руку:

— Вы хороший человек. Очень, очень хороший. Чтоб такой человек, и среди врачей… Я заставлю Эдит поговорить с отцом Руланом. Немедленно. Пусть идет исповедоваться. Точно, исповедь! Лучшего способа добиться разговора с Руланом не придумаешь. Пусть заручится его поддержкой. Чтобы было объявлено…

— Но что, если вам не удастся получить его поддержку?

— Не будем опережать события,— ответил Регги.

В следующую секунду его уже не было в гостиничном дворике.

* * *

Дорога до Бартре заняла пятнадцать минут. Аманда легко проделала этот путь на арендованном «рено».

Единственное, что не давало Аманде покоя во время езды,— это ее собственная голова, в которую лезли всякие мысли.

Всю дорогу ей думалось о выходе Лиз Финч из охоты за компроматом, который помог бы разоблачить легенду Бернадетты. Если от дела отказывается такой искушенный в журналистских расследованиях боец, как Лиз, то вряд ли поиски окажутся плодотворными для кого-то другого, тем более для любителя вроде Аманды. Угнетало Аманду и то, что ее крестовый поход за правдой слишком затягивался и постепенно терял смысл. Каждый вечер, ложась с Кеном в постель, она обнимала, нянчила его и видела, что упадок неотвратимо прогрессирует. Кен становился все слабее и слабее. Ему было трудно даже просто выйти на улицу и дотащиться до грота на молитву. Лишь фанатичная вера в целительную благодать Девы Марии поддерживала в нем силы. Никакие логические доводы, никакие увещевания Аманды не могли погасить в нем огонь веры.

И вот она несется на машине в деревеньку под названием Бартре, чтобы увидеться с хранительницей сенсационного дневника Бернадетты. Последняя отчаянная попытка обнаружить тот самый решающий факт, в свете которого миф о Бернадетте лопнет, как мыльный пузырь, после чего Аманда сможет увезти любимого обратно в Чикаго на операцию, дающую хоть маленький, но шанс.

Все эти мысли вгоняли в депрессию и порождали у Аманды подозрение, что она в очередной раз отправилась в погоню за призраком, самым неуловимым из всех. К этому примешивалось чувство вины за то, что, пытаясь разуверить Кена, она впустую тратит драгоценное время, которое следовало бы провести рядом с ним, окружив его нежностью и заботой в эти, возможно, последние для него дни.

Сейчас Аманда ехала по узенькой дороге. Сбоку промелькнули два современных дома, потом придорожная святыня — большая гипсовая фигура Христа, у ног которого лежал букет алых цветов. Скатившись в долину, автомобиль вновь вскарабкался на холм, и с его вершины как на ладони открылась деревенька Бартре с характерными для Франции мансардными крышами.

Осторожно съезжая по крутому спуску, Аманда смотрела на шпиль сельской церкви и думала о том, что ее ожидает. Перспективы были далеко не радужные. Из Лурда она заранее позвонила мадам Эжени Готье, и та прореагировала на звонок весьма прохладно. Услышав подтверждение, что мадам Готье и есть та самая женщина, у которой отец Рулан купил последний дневник Бернадетты, Аманда попросила о короткой встрече.

— А это еще зачем? — поинтересовалась мадам Готье, острая на язык и в то же время скупая на слова.

Аманда сказала, что специально приехала из Чикаго, города в американском штате Иллинойс, чтобы написать статью, посвященную Бернадетте. На что мадам Готье тут же ответствовала: