Стелла отбросила мысль о смерти. Шагнула к посудной сушилке, взяла стакан, налила воды из-под крана, выпила. Повторила. Может, надо просто поесть? Вон как саднит в желудке от вина!.. Сырая вода, шухнув по пищеводу, малость смягчила жжение. Да, но поздний ужин еще на неопределенное время отодвинет сон. Не лучше ли все-таки лечь?

Не лучше. Кусок хлеба с ломтиком сыра из готовой нарезки; подумаешь, сыр лежал под самой морозилкой и заиндевел! Стелла собрала крошки, высыпала в раковину. Вот так. Приятная расслабленность осталась, головокружение прошло. Теперь можно и за бутылкой в погреб лезть.

Ступени корявой бетонной лестницы были слишком узки для Стеллиных стоп – некогда маленьких, изящных, теперь почти квадратных от отечности; впрочем, то же самое относилось и к прочим лестницам в доме, который построил Кармело. В очередной раз Стелла прокляла мужа за то, что не догадался вмонтировать выключатель на входе. Голая лампочка болтается внизу, ее не зажжешь, пока не спустишься.

Она споткнулась, преодолев целых две трети лестницы. На сей раз не было никаких призрачных рук, толкавших Стеллу к смерти. Некого винить в Происшествии, не на кого пенять; только на саму себя – измотанную утратой, озлобленную на весь свет старую алкоголичку. Стелла просто неправильно поставила ногу, не рассчитала, не учла, что переносит вес на выпирающую артритную косточку. Могла бы еще все исправить, ухватившись за перила или за стену, но лишь замахала руками беспомощно, нелепо, и полетела головой вперед, лицом вниз, раскроила лоб об угол деревянного шкафа, ослепла от шока. Стелла дернулась, вскочила, будто обезглавленная курица, и снова рухнула, теперь на спину, и вторично ударилась головой. Она еще успела услыхать, как хрустнула черепная кость, прежде чем была погребена под лавиной смертной боли и потусторонней глухоты.

Десять тысяч раз проделывала Стелла этот путь – вниз, в погреб, за бутылкой. Что произошло, почему она упала именно сегодня? В последнем перед тьмою проблеске сознания Стелла покосилась на лестницу – кто ее толкнул? И никого не увидела, лишь уловила голубоватое пятно на стене – это отсвечивал телеэкран.

Глаза открылись во тьму. В голове пульсировало, словно от чудовищно громких звуков, – но при полном безмолвии. Стелла знала, помнила, где находится и что произошло. Она в погребе, она оступилась на лестнице, упала, и вот…

Упираясь ладонями в мокрый бетонный пол, Стелла попыталась подняться. Усилие вызвало адскую боль в голове и приступ тошноты. Однако вот же она – стоит в полный рост, держится за деревянную полку, нашаривает алюминиевый шнур выключателя. Нашарила. Дернула. Электрический свет ударил по глазам, дезориентировал.

С ужасом уставилась Стелла себе под ноги. Сколько кровищи! Целая лужа, багровая, блестящая, желируется на наклонном полу, не спешит стечь в дренажное отверстие. Придется вытирать – с такой-то головной болью! Стелла взяла рулон бумажных полотенец – по крайней мере, не надо лезть по лестнице за тряпкой. Подумала. Протянула руку за вторым рулоном, чтоб два раза не вставать. Ибо Стелла страшилась опуститься на колени. И все-таки она это сделала. Боже, откуда такая тошнота? Никогда в жизни так не мутило. «На пароходе, при пересечении Атлантики, было легкое недомогание», – успела подумать Стелла. И токсикоз всех ее беременностей, вместе взятых, ни в какое сравнение не шел с этой конкретной тошнотой.

Рулон бумажных полотенец был непочатый, и Стелла долго – одному Господу ведомо, как долго, – пыталась найти, где у него «хвост». Наконец нашла. Оторвала кусок, опустила в лужу. Тотчас кусок превратился в красный квадрат, странно светлый, почти мерцающий на слизистой багровой поверхности. Двух рулонов не хватит, подумала Стелла; вообще никакой бумаги не хватит. Кусок за куском опускался в кровь, вымокал за доли секунды. Стелла комкала и комкала бумажки, а крови на полу не убывало.

Кошмар. Стелле вовек не управиться. Бумага не помогает, руки отяжелели. Она задыхается – почему? Она ведет себя как идиотка. Придумала, чем кровищу вытирать! Сбоку уже целая гора катышей, руки словно в тончайших красных перчатках. Очередной моток бумаги, окрасившись алым, не убавил крови ни на йоту; успев это отметить, Стелла вновь потеряла сознание. Рухнула на бок, щекой на кровавые катыши.

Ох, как холодно ей было – куда холоднее, чем прежде. Кожа в мурашках, кровь стынет – и та, что снаружи, под ногтями, и та, что пока в жилах. И звать на помощь бесполезно – нет никого, никто не услышит.

Через полчаса Кармело вернулся после ночной смены в баре, плюхнулся в коричневое кресло, ноги поставил на скамеечку, отключился, не разуваясь, совершенно уверенный, что Стелла спит в своей постели. Потому что где еще ей быть?

Томми Маглиери работал девятого декабря с четырех утра до полудня. В 3:15, перед сменой, он заглянул к родителям проверить, все ли в порядке. Вот многие сыновья так делают? То-то, что раз, два и обчелся. Короче, именно благодаря Томми Стелла не умерла в погребе, на бетонном полу, в последний раз, а была доставлена на «скорой» в больницу.

О дальнейшем я уже рассказывала. У Стеллы произошло кровоизлияние в мозг, требовалось каким-то образом понизить внутричерепное давление. Решение нашлось: экспериментальная операция с небольшим процентом шансов на успех. Суть операции в том, чтобы удалить часть мозга, поврежденного треснувшей костью, из лобной доли. Хирург был готов за это взяться (в научных целях), но не скрыл от молодых Маглиери, примчавшихся в больницу, страшной истины: если их мать и выживет, остаток дней она проведет в «овощном» состоянии.

Вдобавок на такую операцию не распространялась страховка. Хирург заломил 100 000 долларов наличными. И никому из молодых Маглиери не улыбалось потом говорить: «Нет, мы сделали далеко не все, что от нас зависело».

– Получается одиннадцать штук с носа, – живо подсчитал Томми. – Уж конечно, каждый из нас раздобудет такую малость для родной матери.

У самого Томми, у Берни, Гая, Фредди и Ричи деньги нашлись. У Минго – тоже (в то время он еще не пристрастился к героину). Арти и его молодая жена имели на двоих четыре тысячи. Остальное Арти занял у Гая в счет зарплаты (удобно – Гай был боссом Арти). У Никки ничего не было, кроме справок о слабом здоровье, но Томми, всю жизнь покрывавший брата, выплатил его долю. Джонни в больнице вообще не появился. Томми внес деньги и за него, причем с тех пор делает вид, что Джонни когда-нибудь отдаст долг. С другой стороны, может, так и правильно. У всех жены и дети, одному Томми семейное счастье не светит. Денежки, значит, у него сами копятся.

Как читателю уже известно, врачи с прогнозом ошиблись. Наверное, сами не догадывались, на какие чудеса способны. А может, просто не оперировали до той поры пациентов, столь упорствующих в бессмертии.

Так начались бесконечные тридцать лет.

Удаляя часть мозга, чтобы тот сам себя не раздавил, хирург удаляет часть личности. Навечно. Человек лишается умения подавлять страхи – но не самих страхов. Человек больше не управляет лицевыми мышцами – улыбается, даже когда зол. Способность к состраданию почти полностью вытесняется подозрениями.