русском бойфренде-поэте. Какая досада, говорила она, что у него такое обычное имя – Деннис (по-английски с двумя «эн»), а не Владимир или, по крайней мере, Владивосток. То есть Эмили Мортимер продемонстрировала знание русского языка, который она изучала в Оксфорде и, надо думать, усовершенствовала в Москве, куда она не раз приезжала. Правильно видит русские слова: Владимир владеет миром, а Владивосток – по крайней мере востоком.

И точно ту же историю рассказал сам Денис Новиков в одном своем радиоэссе, когда жил в Лондоне. Этот его текст называется «Что в имени тебе моем».

И. Т.: В фейсбуке есть фото: Денис Новиков и Бродский с женой Марией сидят на скамейке в парке имения Эмили Мортимер, это она снимок сделала. Ее отец – очень известный английский адвокат и, как видно, землевладелец.

Б. П.: Да и сама Эмили, надо полагать, не нищая. Не бесприданница. И как жаль, что кончился их роман – такая бы вышла хорошая пара. Да дело не в том, что хорошая, – символическая. Россия и Запад в любовном единении. Виделась в этом какая-то прекрасная, высшего смысла возможность.

Денис Новиков явил снова – городу и миру – этот вечный русский сюжет. И это не личная трагедия, а национальная. Большая тема, явленная в остро выразительной личной форме, – это и есть гений.

И. Т.:

Начинается проза, но жизнь побеждает ее,

и поэзия снова, без шапки, без пуговиц двух,

прямо через ограду, чугунное через литье,

нет, не перелезает, но перелетает, как дух.

Улыбается чуть снисходительно мне Аполлон,

это он, это жизнь и поэзия, рваный рукав,

мой кумир, как сказали бы раньше, и мой эталон,

как сказали бы позже, а ныне не скажут никак.

Б. П.: Этот «рваный рукав» здесь гениален. Поэзия – рваный рукав. Ну да, это поэт через решетку перелезал. Вот такими лишними вроде словами и живет поэзия, необязательными ассоциациями. Лишнее – необходимо.

И. Т.: А все-таки видят какую-то причину столь ранней кончины молодого еще тридцатисемилетнего человека?

Б. П.: Да говорят, конечно, – глухо, но в то же время вполне понятно. Какие-то «субстанции» поминают. Да и классические дары присутствовали – водка. Но тут впору другой вопрос задать, а отчего эти субстанции потребовались? Это же не причина была, а следствие, как всегда, в таком деле.

Тут другой сюжет есть, несомненно, присутствует. Любому поэту грозит одна экзистенциальная опасность: что дар пропадет, стихи не будут писаться. И такое случается. Я знаю выдающегося петербургского поэта, который семь лет не писал. Но выдержал, дождался нового прилива. Снялась ладья с мели. Громада двинулась и рассекает волны. А Денис Новиков не дождался. И умер оттого, что перестал писать стихи.

Они его покинули. И не помогли ни Англия, ни Россия.

Не меняется от перемены мест,

но не сумма, нет,

а сума и крест, необъятный крест,

переметный свет.

Ненагляден день, безоружна ночь.

а сума пуста,

и с крестом не может никто помочь,

окромя Христа.

Крест остался тот же, вечный русский крест. Но какой же русский возропщет на судьбу?

И. Т.:

Быть на болоте куликом,

нормальным Лотом,

быть поглощенным целиком

родным болотом.

Повсюду гомики, а Лот

живет с женою;

спасает фауну болот,

подобно Ною.

Сей мир блатной восстал из блат

и прочих топей,

он отпечатан через зад

с пиратских копий,

но не хулит – хвалит кулик

и этот оттиск.

Ответ Сусанина велик,

что рай болотист.

Б. П.: А теперь разрешите, Иван Никитич, я и сам в рифму выскажусь: посильное приношение памяти Дениса Новикова:

Москва, как известно, заходит с носка,

и бьет, и валяет, и гложет тоска,

но с лучшей из прочих Эмилий

меняешь ты версты на мили.

Актерка, позерка, нестриженый куст,

английское слово сорвавшая с уст,

в отличье от Сартров и Хейзинг

и «лавли» она, и «эмейзинг».

Мы русские все же: абзац и восторг!

Владычат Владимир и Владивосток.

Денис по-английскому Dennis —

куда я от этого денусь?

В какой из обителей чуждой страны

решил ты, родимый, вернуться на ны,

и связь с иностранкою Музой

предстала ненужной обузой?

От карего ока чужих кареок

спеши-торопись-заполняй бегунок.

Поющему дело за малым —

свободно сгореть самопалом.

Свобода пронзит не мечом, так лучом,

но радиоволнам Земля нипочем —

и вот без Россий и без Англий

в эфире ширяется ангел.

Я сам ведь такой же, такой же я сам,

почти что доверившийся небесам

и так же, подобно ребенку,

в кустах потерявший гребенку.

Васисуалий Лоханкин

Б. П.: Давно уже вышел интересный комментарий к романам Ильфа и Петрова, написанный известным литературоведом и историком литературы Юрием Константиновичем Щегловым. Я в свое время как-то прошел мимо него, не прочитал вовремя, но недавно обнаружил его электронный вариант в сети – и зачитался. Книга изумительная, от нее не оторваться. Вы погружаетесь в атмосферу любимых романов, как бы заново их перечитываете, но при этом с «увеличительным стеклом». Впечатление, что вы с известными издавна героями в жизни встретились и всю их подноготную теперь узнали – настолько богат реальный комментарий, сделанный исследователем. Книги опрокинуты ко времени, в котором происходит их действие, реальный жизненный фон усматривается, и от этого возникает какая-то сверхплановая глубина.

Маленький пример: в «Двенадцати стульях» пишется, что утром к Дому союзов стекаются работающие в этом громадном здании люди, и среди них некие бронеподростки. Что такое? Какие броне-подростки? Не метафора ли это? Нет, реальность двадцатых, нэповских еще времен: это, оказывается, молодые люди с шестнадцати до двадцати лет, для которых в тогдашних условиях безработицы бронировались на предприятиях и в учреждениях рабочие места. И вот такие пояснения даются чуть ли не к каждой фразе знаменитых романов.

И второй слой комментариев – уже чисто историко-литературный.