Совершенно непонятно, в чем тут заключается великодушие Саладина. Или, по мысли его биографа, султан должен был сразу же накричать на старого, заслуженного офицера, съездить по физиономии, а то, еще лучше, вообще приказать казнить незваного гостя, осмелившегося побеспокоить султана в неурочный час? Ведь ходатайство, с которым обратился старый мамлюк, как признает Баха ад-Дин, действительно заслуживало немедленного удовлетворения. Почему естественное поведение правителя обязательно должно считаться каким-то высшим проявлением милосердия? Тем более, если бы Саладин грубо обошелся с просителем, это наверняка вызвало бы ропот в армии, и так уставшей от многолетней борьбы с крестоносцами. Султану не было никакого резона злить своих верных мамлюков.

Далее Баха ад-Дин сообщает: «Брат короля франков (Вероятно, здесь речь идет о Генрихе Шампанском (граф Анри де Труа. — А. В.), да ослабит их Аллах, двигался на Яффу, ибо наши войска ушли оттуда, где находились противники, и вернулись в ан-Натрун. От того места до Яффы войско доходит за два или три обычных дневных перехода. Султан приказал, чтобы его войско шло в сторону Кайсарии, надеясь, что по дороге оно перехватит подкрепление, шедшее на подмогу франкам, чтобы изменить положение в свою пользу. Франки в Яффе заметили этот маневр, и король Англии, у которого было большое войско, посадил большую его часть на корабли и отправил в Кайсарию, опасаясь, как бы с подкреплением не случилось ничего дурного. Сам он остался в Яффе, зная, что султан со своей армией отступил. Когда султан достиг окрестностей Кайсарии, он обнаружил, что подкрепление уже там и находится под защитой городских стен, так что он ничего не мог поделать. Поэтому в тот же вечер, когда начали сгущаться сумерки, он возобновил марш, шел всю ночь и к рассвету неожиданно появился у Яффы. Король Англии стоял лагерем вне города, и при нем было всего лишь семнадцать рыцарей и около трехсот пеших воинов. При первой тревоге этот проклятый вскочил на коня, ибо он был смелым и бесстрашным, а также разбирался в военном искусстве. Вместо того чтобы отступить под защиту городских стен, он остался на своей позиции лицом к лицу с мусульманским войском, окружившим его со всех сторон, кроме как со стороны моря. Войско выстроилось в боевом порядке, и султан, стремясь как можно лучше использовать представившуюся ему возможность, отдал приказ идти в атаку; однако в этот момент один из курдов обратился к нему с величайшей неучтивостью, разгневанный малостью доли возможных военных трофеев. Султан подобрал поводья и отъехал прочь, словно человек, охваченный гневом, ибо он совершенно ясно понимал, что сегодня у его войска ничего хорошего не получится.

Оставив их там, он приказал свернуть разложенный для него шатер, и его воины были отведены со своих позиций. Они были уверены, что в тот день султан очень рассержен. Его сын Малик аз-Захир сказал мне, что на этот раз он был настолько испуган, что не посмел попасться отцу на глаза, хотя он и собирался пойти в атаку на врага и рвался в бой до тех пор, пока не получил приказ отойти. Султан, сказал он, продолжал отступление и не останавливался до тех пор, пока не добрался до Сазура (Он отступил только на 5,5 км), проведя почти весь день в пути. Там для него был поставлен маленький шатер, в котором он отдохнул. Войска также разбили лагерь в тех местах, где они останавливались ранее, и устроились на привал под легкими тентами, как обычно бывало в подобных случаях. Не было такого эмира, который не дрожал бы за свою судьбу, ожидая понести суровое наказание или получить разнос от султана. [ал-Малик аз-Захир] добавил: «У меня не хватило мужества, чтобы войти к нему в шатер, до тех пор пока он не позвал меня. Когда я вошел, я увидел, что он только что получил фрукты, присланные ему из Дамаска. «Пошли за эмирами, — сказал он, — пусть придут и полакомятся». От этих слов моя тревога улеглась, и я пошел за эмирами.

Они входили, трепеща, но он принял их с улыбкой и так милостиво, что они успокоились и почувствовали себя непринужденно. А когда они уходили от него, они были готовы идти дальше так, словно ничего не случилось».

Это опять-таки святочный рассказ, почти как в анекдоте про Ленина: «Ведь свободно мог бритвой по горлу полоснуть, но не полоснул! Какой человечный человек!» Просто в данном случае Саладин верно оценил психологическое состояние своей армии, крайне уставшей от войны. Казнь строптивого курдского эмира вряд ли бы погнала в бой тюркскую конницу. Скорее, она могла бы спровоцировать открытый бунт. Поэтому султан решил действовать не кнутом, а пряником, и милостиво угостил эмиров яствами со своего стола, продемонстрировав, что он зла не помнит. Правда, сражение под Яффой армия Саладина все равно проиграла.

А вот еще один пример, приводимый Баха-ад Дином: «Однажды, председательствуя в суде в Святом городе Иерусалиме, я увидел, как в суд вошел красивый старик, которого звали Умар ал-Хилати. Он был купцом и уроженцем Хилата. Этот старик передал мне заверенную претензию и попросил меня ознакомиться с ее содержанием. Я спросил, кто его ответчик, и он ответил: «Мой ответчик — султан; здесь вершится правосудие, и я слышал, что здесь вы не делаете различий между людьми». — «Почему же ты подаешь на него в суд?» — спросил я. Он ответил: «У меня был раб по имени Сонкор ал-Хилати, который до самой смерти оставался моей собственностью. В то время у него были большие денежные суммы, которые все принадлежали мне. Он умер, оставив эти деньги; их забрал султан, а я требую вернуть их мне как мою собственность».

Тогда я спросил его, почему он так долго медлил, прежде чем обратиться в суд, и он ответил: «Права не уменьшаются от того, что их предъявляют с отсрочкой; а это у меня заверенный документ, доказывающий, что тот раб являлся моей собственностью до самой своей смерти». Я взял документ и, прочитав его, увидел, что в нем содержится описание Сонкора ал-Хилати с примечанием, что его хозяин купил его в такой-то день такого-то месяца такого-то года у некоего купца из Арджиша (в Армении); я также выяснил, что этот мамлюк[23] оставался собственностью своего хозяина до такого-то года, а затем бежал от него и что свидетель, указанный в документе, не слышал, чтобы данный человек каким-либо образом перестал быть собственностью его хозяина. Документ был составлен совершенно правильно — все было на месте. Очень удивленный этим делом, я сказал старику: «Не полагается рассматривать обвинение в отсутствие стороны, против которой оно выдвигается; я сообщу султану и дам тебе знать, что он скажет по этому поводу».

Старик удовлетворился моими словами и ушел. В тот же день, оказавшись у султана, я ознакомил его с этим делом. Он подумал, что претензия совершенно абсурдная, и спросил, изучил ли я письменный документ. Я ответил, что его возили в Дамаск и предъявляли местному кади, который официально изучил его и приложил к нему свидетельство о том, что его засвидетельствовали своими подписями различные известные личности. «Прекрасно, — воскликнул он. — Пусть этот человек приходит, и я буду защищаться от его обвинений в соответствии со всеми правилами, установленными законом». Некоторое время спустя, когда мы остались с ним наедине, я рассказал ему, что этот старик постоянно приходил, чтобы поговорить со мной, и что совершенно необходимо назначить слушание по его делу. Он ответил: «Назначь адвоката, который будет моим представителем, а затем собери свидетельские показания; не разворачивай документ до тех пор, пока этот человек не придет сюда». Я сделал все, как он велел, а затем, когда явился истец, султан велел ему подойти ближе и сесть перед ним. Я находился рядом с повелителем. Затем он поднялся с дивана, на котором сидел, и, устроившись рядом со стариком, велел ему изложить суть дела. Соответственно, тот изложил свои претензии так, как это было описано выше, а султан ответил ему следующим образом: «Этот Сонкор был моим мамлюком; он никогда не прекращал быть моей собственностью до того момента, когда я дал ему свободу; он умер, и его наследники получили оставленное им наследство». Тогда старик сказал в ответ: «У меня в руке документ, подтверждающий правоту всего того, о чем я говорю. Соблаговоли развернуть документ и ознакомиться с его содержанием». Я развернул документ и увидел, что он подтверждает все положения жалобы. Султан, взглянув на дату составления документа, ответил: «У меня есть свидетели, которые подтвердят, что в указанное время Сонкор был моей собственностью и находился в Каире; за год до этого я купил его вместе с восемью другими, и он оставался моей собственностью до тех пор, пока я не даровал ему свободу».