Каждый раз, когда они останавливались и спешивались, мусульмане отходили назад, так как стоило франкам образовать линию и встать плечом к плечу, как они становились способными энергично и эффективно отразить конные атаки. До вечера, до тех пор пока его войско воевало с врагом, султан находился в седле. Он приказал, чтобы и эта ночь прошла так же, как предыдущая. Мы вновь заняли наши прежние позиции и оставались на них до утра. В тот день наши войска начали докучать противнику, как и в предыдущий день, и заставили их, измотанных боями и людскими потерями, продолжать отступление к лагерю. Приблизившись к лагерю, враг получил подкрепление изнутри, которое позволило ему наконец убраться внутрь лагеря.

Я был при нем в тот день, когда он получил известие о смерти своего сына Исмаила, молодого человека в нежном цветении юности. Он ознакомился с содержанием письма, но никому ничего не сказал. Мы узнали о понесенной им утрате из другого источника. Его лицо не дрогнуло, когда он читал это послание, но в его глазах мы увидели слезы.

Как-то вечером, когда мы находились под стенами Сафада, укрепленного города, который он осадил, я услышал, как он сказал: «Сегодня мы не ляжем спать до тех пор, пока не будут установлены пять баллист», и он отрядил рабочих, чтобы собрать каждую из баллист. Мы с ним приятнейшим образом провели этот вечер, наслаждаясь упоительной беседой, и в течение всего этого времени к нему прибывали гонцы, один за другим, сообщая о том, как продвигается сооружение этих машин. К утру работа была завершена, и оставалось лишь приладить ханазир.

Я был при нем, когда он получил известие о смерти своего племянника, Таки ад-Дина. Тогда мы стояли лагерем с отрядом легкой конницы в окрестностях Рамлы, напротив франков. Их войска [расположились в Язуре] находились так близко от нас, что могли бы мгновенно добраться до нас, пусти они своих лошадей галопом. Он призвал к себе ал-Малика ал-Адиля, Илм ад-Дина Сулеймана, Сабик ад-Дина и Изз ад-Дина; затем он велел всем находившимся в шатре отойти на расстояние полета стрелы. После этого он достал письмо и прочел его, плача так, что присутствовавшие зарыдали вместе с ним, не зная причины его горя. Затем голосом, дрожащим от рыданий, он объявил им о смерти Таки ад-Дина. Он вместе с окружавшими его людьми вновь принялся оплакивать умершего, но я взял себя в руки и произнес следующие слова: «Просите прощения у Аллаха за то, что вы позволяете себе такую слабость; помните, где вы находитесь и что делаете. Прекратите рыдать и подумайте о чем-то другом». Султан ответил, вновь и вновь моля Аллаха простить его. Потом он попросил нас никому ничего не сообщать о случившемся. Затем, велев принести ему немного розовой воды, он промыл глаза и приказал подать еду, которую мы все поели. Никто не узнал о случившемся до тех пор, пока враг не отступил в направлении Яффы. Мы, соответственно, вновь отошли к Натруну, где оставили свой багаж».

Неудивительно, что после заключения перемирия с крестоносцами Саладин прожил недолго. Баха ад-Дин вспоминал: «Султан осмотрел все укрепления, которые принадлежали ему на Побережье, и приказал провести необходимые ремонтные работы; затем он сосредоточился на состоянии войск, составлявших их гарнизоны, и наполнил каждую из крепостей пехотой и конницей. Утром в среду, 26-й день месяца шаввал, он въехал в Дамаск и застал там ал-Малика ал-Афдаля, ал-Малика аз-Захира, ал-Малика аз-Зафира и своих младших детей.

Он любил жить в этом городе больше, чем где бы то ни было. Утром в четверг, 27-й день месяца, он провел публичный прием, на который мог прийти любой человек, желавший лицезреть его. К нему пропускали людей всех сословий, и поэты декламировали написанные в его честь стихи: «Он распростер крыла справедливости над всеми и пролил на свой народ дождь благодати из облаков своей необыкновенной щедрости и доброты». Ибо в назначенное время он давал аудиенции, на которых выслушивал жалобы подвергшихся притеснениям. В понедельник, в 1-й день месяца зу-л-када, ал-Малик ал-Афдал устроил великий пир в честь ал-Малика аз-Захира, прибывшего в Дамаск, узнав, что султан намерен задержаться в этом городе. Он остался там, надеясь, что ему выпадет удовольствие вновь увидеться со своим отцом; казалось, его благородное сердце чувствовало приближение смерти отца. В тот вечер он несколько раз возвращался, чтобы попрощаться с ним. Во время пира, данного ал-Афдалем в честь брата, он продемонстрировал величие и хороший вкус, достойный его благородного характера. Он воспринимал его как дань благодарности за великолепный прием, оказанный ему аз-Захиром во время его визита в Алеппо. На этой ассамблее присутствовали великие государственные мужи, как светские, так и духовные (буквально: повелители этого мира и сыновья последующего). Султан также получил приглашение ал-Афдаля и приехал, чтобы повеселить свое сердце. Так, по крайней мере, мне говорили.

Ал-Малик ал-Адил ездил проверить крепость Ал-Керак и отдать распоряжения по поводу ее усовершенствований, которые он считал необходимыми, после чего он вернулся в свои владения на Евфрате, и в среду, в 17-й день месяца зу-л-када, он въехал на территорию Дамаска. Султан выехал, чтобы встретить его, и дожидался его, охотясь в районах между Ибабом и ал-Касвой, и, встретившись, они вместе направились в Дамаск и въехали в сей город вечером в субботу, 21-й день месяца. Султан остался в Дамаске, охотясь в обществе своего брата и сыновей, развлекаясь в окрестностях Дамаска преследованием газелей. Казалось, это позволяет ему сбросить с себя постоянное напряжение, связанное с дневными заботами и ночными бдениями, что для него было совершенно необходимо. Однако он не думал, что во время охоты прощается со своими детьми и радостями охоты. Груз забот и ряд дел не позволяли ему помышлять о новой поездке в Египет. Я по-прежнему находился в Иерусалиме, когда получил письмо, в котором мне приказывалось присоединиться к нему. Дождь стоял стеной, а дороги так раскисли, что мне потребовалось девятнадцать дней, чтобы совершить эту поездку. Я выехал из Иерусалима в пятницу, в 23-й день месяца мухаррам 589 г., и прибыл в Дамаск только во вторник, в 12-й день месяца сафар, когда к городу, куда султан прибыл днем в понедельник, 11-й день месяца сафар, подходили первые паломники, так что мое появление оказалось отсроченным. В северной передней вокруг ал-Малика ал-Афдаля толпились эмиры и высокие должностные лица, дожидавшиеся аудиенции султана. Узнав, что я здесь, он приказал пропустить меня к нему прежде всех остальных для личной беседы и поднялся со своего места, чтобы приветствовать меня. Никогда прежде на его лице не было такой радости от встречи со мной; его глаза наполнились слезами, и он заключил меня в свои объятия. Аллах да смилуется над ним!

В среду, 13-й день месяца сафар, он послал за мной, и когда я пришел к нему, спросил, кто находится в передней. Я ответил, что там сидит ал-Малик ал-Афдал, ожидающий, когда ему будет дозволено засвидетельствовать свое почтение, а также множество эмиров и людей, которые пришли с той же целью; однако он послал Жамал ад-Дина Икбаля сказать им, что он не сможет их принять. На следующее утро он опять спозаранку прислал за мной, и я застал его сидящим в беседке в саду, окруженным младшими детьми. Он спросил, не ждет ли его кто-нибудь, а когда узнал, что прибыли послы от франков и ждут, когда он со своими эмирами и чиновниками их примет, он велел привести к нему послов. Там оказался один из его маленьких детей, эмир Абу Бакр, которого он очень любил и с которым играл. Как только ребенок увидел этих людей с их выбритыми подбородками, коротко подстриженными волосами и наряженными в странные одеяния, он испугался и заплакал. Султан извинился перед послами и отпустил их, не выслушав доставленного ими сообщения. Затем, как всегда, он ласково сказал мне: «Хлопотный день». Затем добавил: «Принесите нам то, что готово». Ему принесли рис, сваренный в молоке, и другие легкие закуски, и он поел, но без особого, как мне показалось, аппетита. В последнее время он не проводил приемов под предлогом, что ему тяжело двигаться; он и в самом деле страдал несварением желудка, вялостью и слабостью (не исключено, что у султана был брюшной тиф. — А. В.). Когда мы завершили трапезу, он спросил, что я слышал о хадже. Я ответил: «По дороге я встретил некоторых путников; если бы было не так много грязи, сегодня они уже были бы здесь; но они придут завтра». Тогда он сказал: «Если на то будет воля Аллаха, мы поедем, чтобы их встретить». И он приказал, чтобы дорогу, по которой они шли, очистили от воды, потому что в тот год погода была исключительно дождливая и по дорогам текли потоки воды. После этого я удалился, заметив, что он пребывает не в столь хорошем настроении, какое было мне знакомо. Рано утром в пятницу он выехал верхом на коне. Вскоре я последовал за ним с вьючными животными и догнал его как раз тогда, когда он встретился с паломниками. Среди паломников были Сабик ад-Дин и ал-Яруки, и эти шейхи пользовались колоссальным уважением. Затем к нам подъехал ал-Малик ал-Афдал, чтобы присоединиться к нему, и он отвел меня в сторону, чтобы поговорить со мной. В этот момент я заметил, что на султане не было его казаганда[26], без которого он никогда не выезжал верхом. Зрелище в тот день открывалось великолепное, ибо население города собралось в толпы, чтобы встретить султана и посмотреть на него. Я не мог больше сдерживаться и поспешил к нему, чтобы сказать, что он забыл надеть казаганд. Он вел себя так, словно очнулся от сна, и попросил принести ему это одеяние, но распорядителя его гардероба не нашли. Дело показалось мне очень серьезным. Я сказал себе: «Султан просит то, без чего он никогда не обходился, и не может это получить!» Я задумался и решил, что это дурной знак. Затем я обратился к нему и спросил, нет ли другого пути для возвращения в город, где было бы не так много народу. Он ответил, что есть, и свернул в проход между садами, ведущий в сторону ал-Муни. Мы последовали за ним, но на душе у меня было очень тревожно, ибо я сильно опасался за его здоровье. Когда мы подъехали к замку, он, как обычно, въехал в него по мосту, но это был последний раз, когда он по нему проехал».