Доктор, которого Патрик привез из Голуэя, оказался бессилен.

Прежде чем она потеряла сознание навсегда, бред отступил, и Маргарет узнала меня. Я была одна с ней. Солнце вставало за окном, и комната наполнялась бледным, белым светом.

– Сара, я чувствую себя такой виноватой, – произнесла она, и потрясение оттого, что Маргарет говорит ясным голосом, было настолько сильно, что я потеряла дар речи.

Я поняла, что вздремнула на стуле и отпустила ее руку, это так напугало меня, что я тут же опять ухватила ее пальцы, сжала в своих.

– Такой виноватой, – повторила она. – Это все моя вина. – Голос у нее пропал, говорила Маргарет едва слышным шепотом. – Я подтолкнула его к браку с тобой и сделала вас обоих несчастными.

Я отрицательно покачала головой:

– Мы теперь счастливы… – Я искала слова. – Все хорошо – еще один ребенок…

– Так бездарно потрачено время, – бормотала она. – Такая жалость…

– Ты не должна так думать. – Я была настолько огорчена, что так и не смогла найти подходящих слов.

Затем последовало долгое молчание, и, когда я подумала, что она уснула, Маргарет произнесла сильным, ясным голосом:

– Будь очень осторожна, Сара, хорошо?

Больше она не сказала ни слова.

Час спустя я заметила, что она не дышит. Я задержала собственное дыхание, прислушалась, но ничто не нарушало тишины, и тогда поняла, что осталась одна.

Я все еще держала ее руку.

Спустя некоторое время посмотрела на ее лицо и увидела, что она выглядит очень молодой, гораздо моложе меня, а ее черты стали странным образом незнакомыми, словно принадлежали кому-то другому, кого я никогда не знала.

Я все еще сидела у кровати, когда в комнату тихо вошел Патрик и спросил, как она.

– Она умерла, – ответила я. – Маргарет умерла.

И продолжала разглядывать ее незнакомое лицо и держать ее знакомую руку.

Заплакал он, а не я. В ярости прорычал:

– Те, кого я люблю сильнее всего, всегда умирают!

Потом, словно маленький мальчик, прижал ее ладонь к щеке и начал рыдать так, будто его сердце вот-вот разорвется.

4

Мы похоронили Маргарет рядом с мужем на семейном кладбище. День стоял ясный, теплый для этого времени года, и легкий ветерок чуть шевелил белый стихарь на священнике из Леттертурка. Томас и Дэвид прибыли днем ранее, кузен Джордж приехал из Леттертурк-Гранджа. Маделин удалось вырваться из амбулатории и прийти на службу. Больше никого не было. Люди слишком боялись тифа, а все многочисленные друзья Маргарет находились далеко в Англии.

Я не плакала. Просто смотрела, как гроб опускали в могилу, и понимала, что никакого Бога нет, и это потрясло меня, потому что все верили в Бога, ведь верили? На самом деле не случилось ничего такого, чтобы не верить или, по крайней мере, не делать вид. Но я утратила веру, и это было очень тяжело. Потому что если я не верила в Бога, то не могла винить Его в смерти Маргарет, но кто-то ведь должен быть виноват – это я ясно понимала: кто-то должен нести ответственность.

Кто-то бросил комок земли на гроб. Это была Сара Мариотт, Сара де Салис, Счастливица Сара, которая всегда получала то, что хотела. Она захотела, чтобы Маргарет поехала с ней в Кашельмару на Рождество, и Маргарет, конечно, поехала.

Нет, то была не моя вина. Меня винить не в чем. Я не желала возвращаться в Кашельмару. Это все Патрик с его разговорами о саде. Я не желала ехать.

Но разве не ты сказала: «Патрик, мы не можем вечно жить на иждивении у Маргарет…»? Ты подумала о Максвелле Драммонде и захотела вернуться.

– Сара… – (Кто-то обращался ко мне. Гроб засыпали землей. Священник закрыл свою книгу. Все уходили.) – Сара…

– Я хочу немного побыть одна, – сказала я тому, кто звал меня. – Я хочу подумать.

– Но ты не должна здесь оставаться… тебе нужно вернуться домой.

Это был Патрик. Я почувствовала запах виски в его дыхании и вывернулась из его рук:

– Нет.

– Сара…

– Оставь меня одну! – крикнула я ему и побежала по кладбищу к дверям часовни.

Внутри было темно и тихо. Я села, прислушалась, но теперь тишина перестала быть гнетущей, она меня утешала. Наконец-то я мыслила ясно, мои мысли стали разумными, логичными. Больше никакого Драммонда. Один только его вид будет вызывать у меня отвращение, потому что он пусть и косвенно, но все же несет ответственность за смерть Маргарет. Когда я признала это, то мне стало очевидно: нет никаких причин, которые мешали бы дальнейшему продолжению нашего брака. Я могу родить еще как минимум троих детей с интервалом в три года. На это уйдет девять лет. Сейчас мне двадцать девять, так что, когда я рожу еще троих, мне будет тридцать восемь. Возможно, я успею родить еще одного. Мне к тому времени перевалит за сорок, это будет ужасно, но я тогда смогу радоваться, глядя на моих выросших детей. Вот будет забавно, когда Элеонора вырастет настолько, что ее нужно будет выводить в свет… а за кого она выйдет замуж? Придется позаботиться о том, чтобы мы вели приемлемую светскую жизнь. Только вот Патрик считал, что мы можем постоянно жить как отшельники, а он будет трудиться, как чернорабочий, в этом несчастном саду. Нам по меньшей мере нужно вывести в свет Элеонору в Дублинском замке… нет, это было бы слишком уж провинциально. Это должно случиться в Лондоне, деньги мы как-нибудь найдем.

В голове у меня мелькали всевозможные варианты. Я всегда относилась к Кашельмаре с неприязнью, но не видела причин, почему ее нельзя переделать в красивый и модный дом. Маргарет считала, что стиль Кашельмары безнадежно устарел, и когда я сама впервые увидела этот дом, то он показался мне просто каким-то топорным сооружением, но в этих прямых линиях, в этой необыкновенной симметрии было что-то постепенно очаровавшее меня. Красота Кашельмары была не сегодняшняя, но какое это имело значение? То была красота тысячи прошедших лет и, возможно, тысячи будущих, вневременная Кашельмара, идеальная геометрически, великолепно-суровая. Такая красота отталкивала меня, но мне казалось, что я наконец знаю, как ее можно использовать с выгодой. Не уделять особого внимания комнатам, прикупить недорогую, но сделанную с воображением мебель, упорядочить прилегающую территорию…

Вероятно, Патрика теперь, напротив, следует поддерживать в его садовнических занятиях. Окружающая территория очень важна. Если люди приедут пожить, то увидят прекрасный экзотический сад, а за стеной можно порыбачить или поохотиться. Если принц Уэльский может приехать к Браунам в Уэстпорт, то почему бы ему не заглянуть в Кашельмару? Конечно, с деньгами будет проблема, но в обычные времена Кашельмара приносила достаточный доход, а если я возьму на себя труд обучиться финансам… Да, вот оно. Не оставлять больше беззаботно вопросы ведения хозяйства на неумелого управляющего, не ждать, что Патрик примется тратить деньги хоть с толикой разума, не заявлять высокомерно, что я не воспитана считать гроши. Нищие не могут быть привередливыми. Безусловно, я не собиралась становиться обнищавшей англо-ирландской аристократкой, но если уж так получилось, то я должна хотя бы ради детей выжать из этого все, что можно. Если мне, несмотря на все наши злосчастья, каким-то образом удастся дать моим детям имеющиеся у нас преимущества, то у меня будет ощущение, что наши беды были пережиты не напрасно. Теперь значение имеют только дети, я это понимала и хотела дать им все лучшее. Мои дети должны быть самыми счастливыми, и ни одному ребенку не будет улыбаться удача так, как моим.