Ланселот поднимался к своему финишу и знал, что идет первым, но радости в нем не было. Ланселот не раз благодарил судьбу за то, что события с самого начала его паломничества в Иерусалим шли такой напряженной чередой, что почти не оставляли ему времени на размышления, но даже когда были спокойные моменты в его паломничестве, он и сам не хотел думать о том новом, неожиданном и страшном, что он узнал о Мессии во время своих странствий. То же самое было и во время движения "Веселого катафалка" наверх. Но вот теперь он остался один, и никуда ему было не укрыться от воспоминаний и размышлений. Да еще разговор с Жераром, заставившим его еще раз мысленно пройти весь путь от островка в Тронхейме-фьорде до Вавилонской Башни в Иерусалиме.

Он бы рад вообще уйти с трассы, но не мог подвести тех, кто ему доверился: четверо его друзей поставили на него все, что у них было, и он просто обязан был прийти первым.

Ему повезло и не повезло: как только стемнело, начался шторм, и ветром сдуло почти всех зрителей с балконов. Только самые упорные, укутавшись в плащи, следили за его подъемом. Если они что-нибудь и кричали ему, Ланселот их криков не слышал за гулом ветра.

Ветер дул с юга. Когда Ланселот выходил на восточную сторону Башни, коляску сносило к наружному ограждению, а когда шел по южной стороне Башни, ему приходилось пробираться под самыми балконами, прижимаясь к черной стене. Но как только он выходил на западную сторону, южный ветер, дувший наискось в спину, вновь отбрасывал коляску к наружному барьеру. Здесь на фонарях висели распятые участники уже теперешних гонок, некоторые из них были привязаны к перекладинам фонарей только вчера, и многие из них были еще живы. Почему-то они встречали его злобными выкриками, плевали в него с высоты и проклинали. За что, почему? В ярком свете фонарей он видел на них желтые, зеленые и даже синие куртки — уж им-то он соперником не был, и все-таки они его ненавидели. Он старался поскорее выбраться на северную сторону: уж лучше получить камнем по голове, чем слушать проклятья умирающих.

С юга наплыли облака, и плотный влажный туман окутал верхние ярусы Башни. Пошел проливной дождь, но и ветер не стихал. Бинты на руках Ланселота намокли, и руки стали тяжелыми и неуклюжими. Сняв повязки, чтобы крепче ухватиться за ободья, Ланселот мельком заметил, что на его правой руке уже нет и следа от печати. Несмотря на пронизывающий ветер и дождь, ему было жарко, он исходил липким и едким потом. Он снял с себя всю одежду, оставив только трусы и носки да накинул на плечи красную куртку — финиш он должен был пересечь в форме. Из сетки под коляской он достал все остававшиеся банки, допил вино, а потом выбросил все — и одежду, и банки с едой, и сапоги. Это немного облегчило коляску, но крутить колеса становилось все труднее и труднее. Очень скоро он обнаружил, что сделал глупость — вместе со всем балластом выбросил и рукавицы, а руки стали замерзать под холодным дождем и неметь. И трасса была мокрой и скользкой, и ветер сносил коляску, но все-таки хуже всего было с руками.

На девяносто девятом его ждала неожиданность — трассу перегораживала сияющая ослепительным электрическим светом стеклянная стена. В середине ее были распахнуты двери, возле них стояли служители в черных непромокаемых плащах.

— Подтянись, Тридцать третий! Ты въезжаешь на личный ярус Мессии! Хочешь умыться, выпить воды? — Дождем умыло, — ответил Ланселот. Служители подошли к нему и обыскали его. Один из них обнаружил у него в кармане куртки маленькую бутылочку от Дженни.

— Это у тебя что такое? Яд на случай провала? — Это вода, — ответил Ланселот. — Служитель открыл бутылочку и понюхал.

— Запаха никакого. Непонятно… А ну глотни! Ланселот послушно сделал глоток и улыбнулся.

— Говорю же вам, это вода — сувенир от невесты.

— А если так, то допивай до конца, а пузырек давай сюда. Ну, теперь езжай. Между прочим, мы оба на тебя поставили. Может, выпьешь энергенчику? — Нет, мне ничего не надо. — Тогда не теряй времени. — А что, за мной уже близко другие?

— Какое там! Ты на два яруса впереди всех. Ты крепкий мужик, Тридцать третий: другие-то на двух ногах, а уже еле-еле ползут, да и ветер с ног сбивает.

— Теперь-то тебе что, под крышей поедешь до самого финиша — последний ярус весь под стеклянным колпаком, — добавил второй. — Сейчас тебя ждет торжественная встреча — приготовь улыбку для дам.

Служитель нажал кнопку, стеклянные двери раздвинулись перед Ланселотом, и на него повеяло теплым ароматным воздухом. Он въехал в широкий проем, и оказался в длинной галерее, похожей на оранжерею; справа шел длинный белый балкон, полный зрителей, с решетки балкона свисали плющ и цветущие лианы, слева в каменных бассейнах росли пальмы, каштаны, магнолии и тюльпанные деревья, а между ними цвели разнообразнейшие розы — они-то и давали дивный аромат, заполнявший галерею. Терраса на девяносто девятом ярусе была вымощена белыми мраморными плитами, и вся эта роскошь освещалась все теми же фонарями, похожими на кресты, но на них не было распятых.

Окинув одним взглядом открывшуюся перед ним новую трассу, Ланселот решительно крутанул ободья коляски и поехал вперед по скользкому мрамору. И тут же теплое и благоухающее пространство перед ним и вокруг него взорвалось и загремело напряженной и возбуждающей музыкой. Балконы, все как один просторные и нарядные, оказались заполнены изысканной публикой. Мужчины были в черных костюмах и ослепительно белых рубашках или в разнообразных военных костюмах, а женщины в своих ярких нарядах, с перьями и драгоценными камнями в прическах казались тропическими птицами. Здесь была уже самая верхушка Семьи, избранные из избранных. Но при виде Ланселота вся эта публика завизжала и заорала ничуть не изящнее зрителей на самых нижних ярусах. Правда, вместо банок и камней в него полетели цветы и бокалы. На цветы ему было наплевать, ему не нужны были цветы от этих женщин, а вот бокалы были опасны: они разбивались перед самой коляской и брызги напитков долетали до его лица: ему пришлось прищурить глаза, чтобы в них не попал осколок стекла.

Громыхающая музыка оглушала его до звона в ушах, свет прожекторов, падавший сверху и отражавшийся в зеркале мраморного пола, слепил его, густой аромат растений душил. У него начала кружиться голова и заломило в висках, и скоро Ланселот даже пожалел о свежем штормовом ветре, оставшемся за стеклом. А там вовсю бушевала гроза, и молнии, казалось, били прямо в стеклянную крышу галереи.

Ехать по скользкому мрамору оказалось куда труднее, чем по шероховатому бетону. Ладони закровоточили сильней и начали еще больше скользить по металлу ободьев, но теперь обвязать руки было нечем, ведь он выбросил и бинты, и рукавицы! Он остановился, стянул красную куртку, положил ее на колени, а руки просунул в рукава. Куртка была из синтетики, и ее ткань плохо впитывала кровь, но хотя бы слегка уменьшила скольжение рук по металлу. Теперь он ехал обнаженный, в одних трусах, и пот струями стекал по его мощному торсу. Женщины на балконах радостно завизжали, и до него долетело несколько циничных и восторженных выкриков по поводу его сложения. Под рев марша, под крики с балконов и завывания ветра снаружи Ланселот медленно продвигался к последнему финишу. Он уже видел впереди высокие красные ворота, перегороженные широкой красной шелковой лентой и увенчанные огромным портретом Мессии. А сразу за воротами, на красном ковре стоял живой Мессия и протягивал к нему руки.