— Она очень хорошо управляется с животными, мисс Гвин. Но не с людьми. Девушка никого и ничего не слушает, отдаляется. Но должна же она понимать, что это командная работа, особенно с крупным рогатым скотом. Но, похоже, Глория просто не умеет это делать. Марама говорит…

— Что говорит Марама? — оживившись, спросила Гвин.

— Марама говорит, что это как с пением. Ну, когда все попадают в ноты, а один… одному не хватает дыхания. Ему кажется, что он задыхается. И если он все же набирает воздуха… то может только кричать.

Гвинейра призадумалась.

— И я должна это понять? — поинтересовалась она.

Маака пожал плечами.

— Вы же знаете Мараму…

Гвин кивнула. Ее невестка была очень проницательной, но любила говорить загадками.

— Ну ладно, Маака. Поговори с Фрэнком, пусть держится от Глории подальше. И поручи девочке овец и собак, там ничего нельзя испортить. Ах да… и поставь кобылку пони к жеребцу. Ну, ты знаешь, пони Глории. Принцессу…

Глория пустила Кередвен в галоп и скакала, пока и всадница, и лошадь не запыхались. Нимуэ бежала за ними, высунув язык. Обычно Глория считалась со своей собакой, но в этот день ей хотелось просто убраться подальше, причем как можно скорее. Она знала, что перегнула палку: нельзя было бить Фрэнка Уилкенсона. Но когда он взял поводья Кередвен и ухватился за стремя, в ней что-то взорвалось. Все залило красным, и злость вырвалась наружу. Это происходило не впервые, но до сих пор эта молниеносная инстинктивная реакция была полезной. Когда мужчины видели неистовую ярость в ее глазах и сверкающий нож в руке, они убегали прочь. Но в Киворд-Стейшн это обернется неприятностями — возможно, Маака уже разговаривает с бабушкой Гвин.

Несмотря на то что Глория испытывала некоторое чувство вины, гнев прорывался снова и снова. И бабушка Гвин ничего не сможет сделать с этим. Глория не позволит еще раз отослать себя, нельзя же связать ее и заткнуть рот кляпом. Кроме того, Кура и Уильям, похоже, потеряли к ней интерес. Они по-прежнему были в Америке, теперь опять в Нью-Йорке, представляя свое шоу на Бродвее. Они, казалось, равнодушно восприняли тот факт, что Глория нашлась, и бабушка Гвин перевела дух.

Судя по всему, Кура не собиралась продавать ферму. Мартины были счастливы в Новом Свете, купались в деньгах. Бабушка Гвин наверняка не станет будить лихо, пока оно тихо, и жаловаться на внучку. Глорию несколько даже пьянила собственная власть: она — наследница. Она может делать все, что ей вздумается!

Вообще-то, она хотела перегнать несколько овцематок на зимние пастбища, но из-за ссоры с Фрэнком забыла о животных. И возвращаться теперь было бессмысленно. Лучше проверить внешние выгоны — или проехаться к кругу каменных воинов. После возвращения она побывала там всего лишь раз, чтобы сходить на могилу дедушки Джеймса. Но тогда с ней была Гвинейра, и Глория, думая, что за ней наблюдают, чувствовала себя скованной. Неужели Гвинейре обязательно было постоянно проверять, как она сидит на лошади и держит поводья? Не слишком ли пристально она смотрит на нее? Наверное, не одобряет, что Глория не плачет на могиле ее мужа? Глория постоянно боролась с неуверенностью, когда находилась рядом с Гвинейрой, да и вообще в Киворд-Стейшн не было никого, в чьем присутствии она чувствовала бы себя в своей тарелке. Маака пытался объяснять ей, как она должна перегонять коров и быков, Фрэнк Уилкенсон, похоже, считает, что лучше знает, какая лошадь ей больше подходит… Все только придираются… все как в «Оукс Гарден»… никому она не может угодить…

Так, в плену ярости и задумчивости, Глория добралась до камней у отрогов гор, немного напоминавших неубранную игровую комнату ребенка-великана. Массивные валуны образовывали круг, немного похожий на менгиры в Стоунхендже. Но здесь поработала сама природа, не рука человека. Маури видели в круге каменных воинов прихоть богов, и земля эта была для них священной. Не считая определенных дней или часов, они старались избегать мест, считавшихся для них тапу. Кольцо каменных воинов по большей части принадлежало одним духам — если не приходили какие-то пакеха и не нарушали покой. Духи, как временами богохульствовал дедушка Джеймс, наверняка относятся к этому спокойнее, чем вожак Тонга, который очень часто злился из-за того, что пара овец забредала в святыни его народа.

Тем больше удивилась Глория, когда заметила струйку дыма, поднимавшуюся из круга каменных воинов. Приблизившись, она увидела маленький костерок, у которого устроился молодой маори.

— Что ты здесь делаешь? — набросилась она на него.

Молодой человек, похоже, очнулся от глубокой медитации. Он повернулся к ней лицом, и Глория поначалу испугалась. Все лицо мужчины было покрыто моко, традиционной татуировкой его народа. Изогнутые линии тянулись над бровями, расходясь от носа на щеки, а потом каскадом спускаясь к подбородку. Глория знала это украшение, Таматея рисовала его на лице танцовщиц Куры каждый вечер. Марама и ее племя тоже рисовали себе моко, прежде чем танцевать хака или просто устраивать праздник. Тогда они надевали традиционные костюмы из дубленой буйволовой кожи. Однако этот молодой человек был в джинсах и фланелевой рубашке, как рабочий с фермы. Поверх рубашки была наброшена поношенная кожаная куртка.

— Ты Вирему… — сказала Глория.

Мужчина кивнул, нисколько не удивившись тому, что она его узнала. У сына вожака имя буквально было написано на лбу. Никто больше из его поколения не носил татуировки. Маори с Южного острова после прихода сюда пакеха довольно быстро порвали с этой традицией. Они охотно приспосабливались к белым в одежде и внешности, чтобы тоже приобщиться к более высокому уровню жизни. Жизнь на Те вака а Мауи всегда была суровой, и прагматичное коренное население с удовольствием сменило старые обычаи, которые, похоже, пугали пакеха, на работу на фермах, зерно, еду и тепло. Образование они тоже принимали охотно — отец Тонги очень ценил возможность отправить сына в школу Хелен О’Киф. Однако сам Тонга настаивал на том, что он маори и маори останется. В своем противостоянии с Уорденами он, уже будучи взрослым человеком, попросил нанести себе на лицо знаки племени. А своего младшего сына отметил ими же в самом раннем возрасте.

Вирему подбросил в огонь еще одну щепку.

— Ты не имеешь права разводить здесь костер! — заявила ему Глория. — Это место — тапу!

Вирему покачал головой.

— Я не имею права здесь есть, — поправил он. — Если бы мне захотелось остаться подольше, пришлось бы голодать. Но никто не заставляет меня мерзнуть во время беседы с духами.

Глория попыталась было подстегнуть свой гнев, но не удержалась и улыбнулась. Она направила свою лошадь в круг и была благодарна за то, что Вирему воздержался от обсуждения ее поступка. Она была совершенно не уверена, допускает ли тапу присутствие всадников.

— Разве ты не собирался поступать в университет? — спросила девушка.

Она смутно припоминала письмо бабушки Гвин. Вирему ходил в среднюю школу в Крайстчерче, а затем должен был поступать в Крайст-колледж или университет в Данидине. Оценки у него были хорошие, и по крайней мере Данидин не отказывался принять сына вождя.