– Есть пора, хай?

– Хай! – Его помощник улыбнулся и показал рукой на грузовичок, стоявший поблизости, потом на главное четырехэтажное административное здание шагах в двухстах от них, где располагалось управление предприятия.

Скрэггер покачал головой.

– Я пешком пройдусь, – сказал он и изобразил двумя пальцами идущего человечка, после чего молодой японец поклонился, сел в грузовичок и уехал.

Некоторое время Скрэггер стоял на месте, глядя по сторонам и чувствуя на себе взгляд охранника. Теперь, когда грузовик уехал и баки были закрыты, он чувствовал запах моря и гниющих водорослей на берегу недалеко от них. Близилось время нижней точки отлива – в Персидском заливе прилив и отлив сменялись только один раз в сутки, как и во всем Красном море, потому что оно было мелким и со всех сторон окружено сушей, за исключением узкого Ормузского пролива.

Скрэггеру нравился запах моря. Он вырос в Сиднее, море всегда было у него перед глазами. После войны он опять поселился там. По крайней мере, напомнил он себе, там я жил в перерывах между работами, и миссис с детишками там жили и до сих пор живут более-менее. Его сын женился, обе дочери вышли замуж, у всех теперь подрастали свои дети. Всякий раз, приезжая домой в отпуск – примерно раз в год, – он их навещал. Отношения между ними установились дружеские и отстраненные.

В первый год работы в заливе жена с детьми приехала сюда, чтобы жить с ним. И месяца не прошло, как все отправились назад, домой в Сидней. «Мы будем жить в Бонди, Скрэг, – сказала она тогда. – Хватит с нас этих заграничных земель, дружок. – (Во время одного из его двухлетних контрактов в Кувейте она встретила другого мужчину.) – Думаю, мы разведемся, дружок. Так оно лучше для детишек. Да и для тебя и для меня». И они развелись. Ее новый муж прожил с ней несколько лет, потом умер. Скрэггер и она понемногу вернулись к старой форме дружеских отношений – не то чтобы мы от нее когда-то отступали, подумал он. Она хорошая женщина, дети счастливы, я летаю. Он по-прежнему каждый месяц посылал ей деньги. Она каждый раз говорила, что они ей не нужны. «Тогда отложи их на черный день, Нелл», – каждый раз говорил он ей. Пока, постучи по дереву, черных дней у них не выдавалось, ни у нее, ни у их детей, ни у детей их детей.

Ближайшим к нему куском дерева был приклад винтовки, которую революционер держал теперь на коленях. Иранец злобно смотрел на него из тени. Ублюдок вонючий, я не дам тебе испортить мне день. Скрэггер лучезарно улыбнулся ему, повернулся спиной, потянулся и огляделся вокруг.

Отличное место для нефтеперерабатывающего завода, отметил он про себя. Достаточно близко к Абадану, к магистральному нефтепроводу, соединявшему нефтяные разработки на севере и на юге. Отличная мысль попробовать использовать весь этот газ, который сейчас просто сжигается, миллиарды тонн по всему миру. Преступное недомыслие, если разобраться.

Завод строился на мысу, с собственным причалом, вытянувшимся в море почти на четыреста ярдов, и искусственно углубленным дном. Касиги говорил, что со временем этот причал сможет обслуживать одновременно два супертанкера любого размера, какие только смогут построить. Вокруг вертолетных площадок раскинулись акры крекинговых установок, строений, сооружений; все они, казалось, были соединены друг с другом милями стальных и пластмассовых труб всех размеров: целые лабиринты труб с огромными вентилями и затворами, насосными станциями – и повсюду подъемные краны, бульдозеры и огромные штабеля всевозможных строительных материалов, горы цемента и песка, разбросанная тут и там стальная арматурная сетка – наряду с аккуратными складскими площадками размером с футбольное поле, где стояли ящики и контейнеры, укрытые пластиковыми тентами, – и полудостроенные дороги, фундаменты, причалы и котлованы. Но почти нигде никакого движения – ни людей, ни машин.

Когда они сели, на вертолетной площадке их ждала наскоро собранная приветственная комиссия из двадцати-тридцати японцев вместе с примерно сотней бастующих иранцев и вооруженных «стражей ислама», некоторые носили на рукаве повязки МООП, первые, которые Скрэггер видел своими глазами. После долгого крика, угроз, проверки их документов и разрешения, выданного станцией радиолокационного контроля на Кише, представитель иранцев сказал, что они двое могут остаться, но ни им, ни вертолету нельзя покидать территорию завода без разрешения комитета.

По дороге к административному зданию главный инженер Ватанабэ, который немного говорил по-английски, объяснил, что стачечный комитет фактически взял предприятие в свои руки почти два месяца назад. За это время стройка практически не сдвинулась с места и все работы прекратились.

– Нам не разрешают даже следить за состоянием нашего оборудования, – сказал Ватанабэ, жилистый мужчина на шестом десятке, с твердым лицом, седыми волосами и очень сильными руками рабочего человека. Он прикурил новую сигарету от лишь наполовину докуренной старой.

– А ваша радиостанция?

– Шесть дней назад они заперли радиорубку, запретив ею пользоваться, и унесли ключ с собой. Телефоны, разумеется, не работают уже много недель, а телекс – неделю или чуть дольше. У нас здесь до сих пор около тысячи работников-японцев – членов семей сюда, естественно, не допускали с самого начала. Запасы продовольствия на исходе, почты не было полтора месяца. Мы не можем отсюда выехать, не можем работать. Мы все равно что пленники, и, чтобы добиться любой малости, нам приходится прилагать неимоверные усилия. Однако мы, по крайней мере, живы, чтобы сохранить то, что создали, и терпеливо ждать, когда нам разрешат продолжить. Для нас действительно огромная честь видеть вас, Касиги-сан, и вас, капитан.

Скрэггер оставил их вести свои разговоры, почувствовав напряженность в отношениях между этими двумя людьми, несмотря на то что оба очень старались ее скрыть. Вечером он, по обыкновению, легко поужинал, позволил себе одну банку ледяного японского пива («Черт меня раздери, оно не такое хорошее, как „Фостерс“»), потом одиннадцать минут выполнял физзарядку по уставу Канадских королевских ВВС, после чего отправился спать.

Перед самой полуночью, когда он еще читал, раздался тихий стук в дверь. В комнату вошел возбужденный Касиги, извинился за беспокойство, но сказал, что, по его мнению, Скрэггеру следовало узнать об этом немедленно: они только что слышали по радио выступление представителя Хомейни, который сообщил, что все вооруженные силы объявили о своем переходе на его сторону, премьер-министр Бахтияр подал в отставку, что теперь Иран окончательно избавился от шахского ига, что по личному приказу Хомейни все боевые действия и все забастовки должны немедленно прекратиться, производство нефти обязаны возобновить немедленно, все базары, лавки и магазины следует открыть, все мужчины могут сдать оружие и вернуться к работе, и, превыше всего, все должны возблагодарить Аллаха за дарованную им победу.

Касиги сиял:

– Теперь мы сможем снова приступить к работе. Хвала всем богам, а? Теперь все опять придет в норму.

Когда Касиги ушел, Скрэггер остался лежать в постели, не гася света. Мысли сменяли одна другую в его голове, пока он перебирал возможные варианты того, что может теперь произойти. Разрази меня гром, думал он, как же быстро все это произошло. В свое время я был бы готов крупно поставить на то, что шаха выпереть вообще не удастся, еще крупнее на то, что Хомейни никогда не разрешат вернуться, а потом поставил бы все, что осталось, на военный переворот.