Мы сели на катер с нашей клеткой, нашей птицей, нашим сундучком для льда, нашим чемоданом и нашей электрической пишущей машинкой. Я нашел местечко на корме катера, мы там сели, и Вики взгрустнулось, поскольку все закончилось. Хемингуэя я встретил на улице, он по-хиппистски пожал мне руку и спросил, не еврей ли я и вернусь ли я еще, на что я ответил нет про еврея и не знаю, вернусь или нет, это зависит от моей дамы, а он сказал, я не хочу совать нос в ваши частные дела, а я ответил, Хемингуэй, смешно ты базаришь, а весь катер накренился влево, стал качаться и подпрыгивать, а молодой человек, похоже, недавно прошедший курс электротерапии, прошел по палубе, раздавая всем бумажные пакеты на предмет поблевать. Я подумал, может, гидросамолет и лучше, всего двенадцать минут, а народу значительно меньше, а Сан-Педро уже медленно надвигается на нас, цивилизация, цивилизация, смог и убийство, так гораздо лучше гораздо лучше, безумцы и пьянчуги – последние святые, оставшиеся на земле. Я никогда не ездил верхом, не был в кегельбане, а также не видел Швейцарских Альп, а Вики посматривала на меня с этой своей очень детской улыбкой, и я подумал, она действительно поразительная женщина, что ж, должно и мне когда-то повезти хоть немного, и я вытянул ноги и посмотрел прямо перед собой. Мне нужно было посрать еще разок, и я решил начать пить поменьше.

Как любят мертвецы

1.

То была гостиница почти на самой вершине холма, а в холме уклона ровно настолько, чтобы сбегать до винного магазина, купить пузырь и взобраться наверх так, чтоб усилие показалось достойным. Когда-то гостиницу выкрасили в павлинье-зеленый цвет, броский такой, горячий, но теперь, после дождей, этих особенных лос-анжелесских дождей, которые очищают и заставляют линять все, жарко-зеленый цвет едва-едва держался за стены зубами – так же, как и те, кто жил внутри.

Как я сюда переехал или почему бросил предыдущее место, я едва ли помню.

Возможно, из-за того, что пил и недостаточно много работал, или из-за громких утренних перебранок с дамами улицы. А под утренними перебранками я имею в виду не 10.30 утра – я имею в виду 3.30 утра. Обычно если не вызывали полицию, то все заканчивалось маленькой запиской, просунутой под дверь, – ее всегда писали простым карандашом на вырванном листочке в линеечку: “дорогой Сэр, мы собераимся вас папрасить сьехать как можно скорей”. А однажды это произошло в середине дня.

Перебранка закончилась. Мы подмели битое стекло, сложили все бутылки в бумажные кульки, вытряхнули пепельницы, поспали, проснулись, и я заработал, себя не помня, сверху, когда услышал ключ в замке. Меня это так удивило, что я продолжал ее пежить. А он стоит, маленький квартирохозяин, лет 45, волос никаких, только, быть может, в ушах, да на яйцах, смотрит на нее подо мной, подходит и тычет пальцем:

– Вы – вы ВОН ОТСЮДА! – Я перестаю гладить ее, лежу и смотрю на него боком. Тут он показывает на меня: – И ВЫ тоже вон отсюда! – Повернулся, дошел до двери, тихонько прикрыл за собой и ушел по коридору. Я снова запустил машину, и мы устроили хорошенькое прощание.

Как бы то ни было, вот он я, зеленая гостиница, полинявшая зеленая гостиница, и я сижу в ней с чемоданом, набитым тряпьем, пока один, но деньги на жилье есть, я трезв и с номером окнами на улицу, 3-й этаж, телефон в вестибюле прямо за моей дверью, на подоконнике плитка, большая раковина, маленький холодильник в стене, пара стульев, стол, кровать и ванная дальше по коридору. И хотя здание очень старое, в нем даже есть лифт – гостиница некогда была классным притоном. Теперь в ней живу я. Первым делом я купил бутылку и, выпив и убив двух тараканов, почувствовал себя как дома. Потом сходил к телефону и попробовал позвонить одной даме, которая, насколько я чувствовал, могла бы мне помочь, но очевидно помогала в этот момент кому-то другому.

2.

Около 3 часов утра кто-то постучал в дверь. Я натянул свой драный халат и открыл дверь. Там стояла женщина тоже в халате.

– Ну? – спросил я. – Чего?

– Я ваша соседка. Митци. Живу в том конце коридора. Я вас сегодня видела возле телефона.

– Ну? – снова спросил я.

Тогда она вытащила руку из-за спины и показала мне. Пинта хорошего виски.

– Заходите, – сказал я.

Я сполоснул два стакана, открыл пинту.

– Как есть или смешать?

– Воды на две трети.

Над раковиной висело небольшое зеркальце – она стояла перед ним и накручивала волосы на папильотки. Я протянул ей стакан с пойлом и сел на кровать.

– Я видела вас в вестибюле. Я с первого взгляда могу сказать, что вы славный. Я славных людей сразу отличаю. А здесь не все люди славные.

– А мне говорили, что я подонок.

– Не верю.

– Я тоже.

Я допил. Она свой просто прихлебывала, поэтому я смешал себе еще один. Мы разговаривали ни о чем. Я выпил третий. Потом встал и подошел к ней сзади.

– УУУУУУх! Глупый мальчишка!

Я ткнулся в нее.

– Ууууух!! Ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО подонок!

У нее в одной руке была папильотка. Я поднял ее на ноги и поцеловал этот тонкогубый старушечий рот. Рот был мягок и открыт. Готова. Я вложил ей в руку стакан, довел до постели, усадил.

– Пей. – Она выпила. Я сходил и смешал ей еще один. На мне под халатом ничего не было. Полы его распались, и штука высунулась. Господи, какой я грязный, подумал я. Какой гаер. Кино просто. Кино будущего для семейного просмотра. 2490 н.э. Я с большим трудом не расхохотался над собой, разгуливая прицепленным к этой глупой елде. На самом деле мне хотелось только виски. Замка в горах хотелось. Ванны с паром. Чего угодно, только не этого. Мы оба сидели со стаканами в руках. Я снова поцеловал ее, вбив свой прокуренный язык ей в горло. Потом оторвался подышать.

Распахнул на ней халат – и там у нее были груди. Не очень много грудей, бедняжка. Я дотянулся до одной губами и поймал. Она растягивалась и провисала, как шарик, наполовину наполненный спертым воздухом. Я набрался смелости и стал сосать сосок, а она взяла мою елду в руку и выгнула спину. Вот так мы и рухнули на