повлечь за собой применение оружия со стороны правительства. Но это большинство, во-первых, не могло указать действительных средств борьбы в случае повторения ареста уже в массовом масштабе с попыткой разогнать Совет, а, во-вторых, оно боялось оказаться перед лицом раскола, если бы приняло решение, связывающее руки «боевикам», как была окрещена группа, выразителями взглядов которой в комитете являлись Сабинин и Айзман, а вне его — влиятельный Матвей, не входивший в комитет.

Поэтому комитет не принял никакого решения, и Сабинин с Айзманом ушли с заседания, считая себя вправе поступать, как это будет диктоваться обстоятельствами.

Милон Гурвич терялся. Явившись в помещение столовки в самом начале сбора наэлектризованной арестами публики, он разговаривал то с одной, то с другой группой товарищей, прощупывал настроение массы, зная, что он и сегодня должен быть ее гегемоном, как он был им со времени всеобщей забастовки и он колебался, не зная, что ему делать.

Матвей, чувствуя, что его единомышленники должны уже что - нибудь предпринять, и разыскивая Сабинина, вошел в столовку. Полминуты он смотрел, как в два входа длинного и высокого корпуса столовой вливаются рабочие, работницы и горожане, желавшие сознательно отнестись к новой свободной жизни.

Являвшиеся, встречая знакомых, немедленно разбивались на группы, возбужденно заговаривали о состоявшемся первом покушении на Совет и беспокойно ждали начала митинга, чтобы узнать, что им скажут вожаки.

Народу все прибавлялось. Матвей видел по тем взглядов, какими менялись и члены организации и неорганизованные рабочие, что они ждут действий, что если действий в этот переломный момент не последует, то масса потеряет доверие к вожакам.

Он намеренно подошел к разговаривавшему с одним товарищем Гурвичу. Он чувствовал, что последний испытывает колебания.

— Товарищ Гурвич, где Сабинин?

У Гурвича вспыхнуло раздражение. Он понял желание наблюдательного Матвея проверить свое впечатление о нем.

— Не знаю! — резко ответил он. — Вам это лучше знать...

Матвея этот ответ не смутил. Ему больнее было то, что рабочие с митинга уйдут, очевидно, не с единодушным настроением твердой решимости, а расслабленные неопределенными или противоречивыми лозунгами.

— Вы сердитесь... Это дело ваше. Но плохо, если в минуты сражения руководители не знают, где их боевые помощники. Вы в этом убедитесь, вероятно сами.

Затем Матвей вышел из столовки.

— Где Сабинин? — спросил он одного дружинника, стоявшего в нескольких шагах от входа в столовку, очевидно, в качестве сторожевой охраны.

— Он на вокзале с товарищами. Будет дело! Боевая дружина разоружает жандармов.

— А! Давно они пошли туда?

— Только-что!

— Хорошо.

Матвей, слегка побледнев, повернулся к проходной будке и почти бегом направился через двор мастерских на вокзал.

В три минуты он пересек двор, запасные пути и . очутился в помещении третьего класса.

Здесь, возле дежурной комнаты жандармов, он увидел Сабинина с несколькими товарищами, державших здоровяка жандарма, который пытался вырвать свою голову у Анатолия из объятий, в то время, как несколько дружинников снимали с него револьвер и срывали с пояса саблю. Другая группа дружинников тщетно пыталась выломать дверь дежурки, в которой, очевидно, кто-то находился.

Возле этой группы стоял техник Макс, работавший в тайной лаборатории.

Матвей взглянул на телефонный провод, идущий от дежурки, и моментально оценил положение.

Если только из сторожки жандармы догадались позвонить, куда следует, то помощь им должна была появиться очень быстро.

Он подскочил к технику.

— Бомбу, Макс!

Техник вздрогнул, обернулся и увидев не допускающее возражений лицо Матвея, послушно сунул ему квадратную, жестяную коробку.

— Долой от дверей! — махнул Матвей товарищам, силившимся палашом взломать замок на дверях и тщетно дергавшим скобу. Бросаю бомбу... Раз!

Дружинники быстро отшатнулись в сторону.

Матвей ударом кулака вышиб полуаршинное оконце сторожки. Другую руку с бомбой он поднес к оконцу.

— Кому жизнь дорога — руки вверх! Выходи! Бросаю бомбу! Слышите, держиморды? Раз! Два!..

— Обожди, выходим!

Прежде чем Матвей произнес последнюю угрозу, сторожка распахнулась и два жандарма с поднятыми руками один за другим показались на пороге.

Моментально несколько дружинников бросились на них, схватывая их за руки и пояса, и они были обезоружены.

— На, бомбу, Макс! — отдал Матвей коробку технику.

Только-что это было сделано, как снаружи что-то ухнуло и раздалась пачечная трескотня стрельбы. Окна вокзала зазвенели и пули завизжали в помещении мимо дружинников.

— Товарищи, стреляют!..

Еще ранее из помещения разбежались вокзальные завсегдатаи — бродяги, босяки — и пассажиры, обычно наполнявшие вокзал.

Теперь на перрон ринулась дружина, спасаясь от выстрелов, в составе двух десятков человек.

Стреляли по вокзалу со стороны его подъезда.

Выскочил и Матвей.

— Обойдемте их сзади! — скомандовал на бегу. Сабинин. — За мной к багажным воротам!

Подчиняясь этой команде, дружинники последовали за юношей, который, пробежав полсотни шагов, вывел всех к небольшим воротами в проулочек, образованный фасадом вокзала и багажным пакгаузом. Когда они вышли за угол этого проулка, то оказались вдруг в тылу роты солдат, которым вышедшие из подъезда вокзала несколько разведчиков сообщали о результате стрельбы. Убит был какой-то пассажир-оборванец, не успевший убежать, когда началась стрельба.

Площадь вокзала уже была наполнена толпой любопытных, почти вплотную обступивших сзади солдат и часть дружинников смешалась в этой толпе.

Другую часть дружинников Сабинин увлек с собою в лоб солдатам.

Анатолий вдруг оказался перед растерявшимся и встрепанным маленьким офицером, командовавшим ротой. Юноша, раскрыв одной рукой тужурку, а в другой держа винтовку, которую уже успел где-то раздобыть, выпрямился перед солдатами.

— Вы что же, темные бестолковые люди, стреляете исподтишка, как разбойники? Вам разве не стыдно, а?..— Стреляйте, попробуйте, прямо в глаза дружинникам. Вот моя грудь, если у вас не дрогнет рука на вашего брата рабочего, ну!.. Командуй, офицер, чтобы стреляли, ну!

Это была удивительная минута. Впереди солдат горсточка дружинников из пяти человек, сзади шеренги толпа, среди которой у нескольких десятков человек щелкали в револьверах курки, и нельзя было сказать, в какую голову из них вопьется первый заряд.

Матвей, у которого эта сцена запечатлелась надолго до мельчайших подробностей, смотрел сразу в обе стороны: его поразила с одной стороны отчаянная безудержность Сабинина, который, не считаясь ни с чем, очутился прямо в руках офицера и солдат, с другой — он не мог оторвать глаз от Макса. Сухопарый небольшого роста техник бомбист, как кошка, подстерегающая мышь, медленно передвигался у правого фланга солдат, держа одну руку с невнушающим никаких подозрений свертком наготове снаружи, а другую — в кармане пальто; в то же время он ощупывал скрытым под очками взглядом ближайшие к