— А нету болгарки? — спросил Патриот.

Все трое проходчиков со значением промолчали. Будь у них в микроавтобусе болгарка с дисками по металлу, с решеткой они разобрались бы часов одиннадцать назад, еще у выезда. У этой прутья были такие же толстые, а вот дверь за ними пряталась простая железная, с ручкой. Самая обычная дверь с зеленым наклеенным человечком и погасшим табло «ВЫХОД». Как же мы не заметили, удивился Митя, сколько раз тут ходили. И ведь она не одна тут такая, наверно.

— А посверлить, может, — предложил бородач в олимпийке несчастным голосом.

— Болгарка нужна, — сказал второй проходчик с пшеничными усами и тоже подергал. — Тут резать надо.

— Вот зачем им решетка здесь, объясните мне кто-нибудь, — сказала Саша. — Чтобы что? Это же не на улицу, ну зачем?

Чтоб мы не добрались до коридора, подумал Митя. Не стали там всё курочить и что-нибудь не испортили. А задохнулись тут прилично, без шума, ну или тихо умерли с голоду. Все, кто не пригодился. И потом опять сразу подумал про Аську, он вообще теперь думал и думал про Аську и как оставил ее там одну, потому что решил, что так будет лучше. Как она оглянулась на него из тамбура и звала «папа, пап», а все-таки пригодилась. Ну пригодилась же. И сейчас поэтому дышит. Как он сказал — опрометчивые решения? Или нет, эмоциональные.

— Гады, — сказала вдруг Саша, размахнулась и стукнула по решетке гвоздодером. — Гады, га-ды! — и стукнула еще раз и еще.

Звон раздался оглушительный, как если бы ударили в колокол. Кажется, она плакала — вот теперь, впервые за сутки не злилась больше, не молчала, а по-настоящему плакала. Только он не мог одновременно думать про них обеих. У него никогда так не получалось.

— Тихо-тихо, ну чё ты, — сказал Патриот и схватил ее за руку, аккуратно отнял гвоздодер. — Чё ты, ладно, — повторил он, — ну придумаем что-нибудь. Да, мужики? — и смотрел при этом на Митю. — Ща придумаем, да, говорю?

Человек с неприятным разбитым лицом направлялся к Аськиной двери и прошел уже, наверное, полдороги. Эмоциональные решения, опять вспомнил Митя. Опрометчивые глупости.

— Машиной можно дернуть, — сказал он. — Трос надо найти просто. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:27

— Вот здесь встаньте под камеру и голову поднимите, — приказала чиновница. — Нет, не вы! Он.

Лысоватый муж фармацевта послушно сделал шажок и замер. На свету под лампами он смотрелся еще потеряннее, как зритель, которого фокусник заставил подняться на сцену.

— Шура, голову, — прошептала фармацевт и ткнула мужа в бок локтем.

В тамбуре пахло уже не лимоном, а носками и по́том, и стена у коробочки интеркома вся была перепачкана кровью, но скафандры, стеллажи с респираторами и оружейный шкаф продолжали производить впечатление. Круглый Шура зажмурился и подставил лицо под невидимую камеру. По спине у него обильно текло, макушка светилась розовым.

— Он не Шура, — сквозь зубы сказала чиновница. — Вы должны называть его «доктор». Ясно?

На полу возле стеллажа она увидела свои туфли, развороченные и в трещинах, как если б их на год забыли под дождем, а потом еще вывернули наизнанку, и подумала: не получится. Здесь вообще не получалось, совсем ничего, с самого начала. А раз так, можно было бы снять уже наконец и брюки — то, что от них осталось. Кожа под брюками горела и мокла, они жали в коленях и врезались в паху, ткань в промежности отсырела. На секунду это стало важнее всего: снять брюки и почесать там, под ними — одну ногу и сразу потом другую, обеими руками.

— Это кто? — хрюкнул интерком голосом коротышки-майора.

Шура от страшного голоса вздрогнул, спрятал голову в плечи и попятился, но жена опять пихнула его плечом и возвратила на место. А чиновница в рваных брюках обнаружила, что уже на них расстегнула молнию почти до середины. Интерком похрустел немного, ожидая ответа, но чиновница занята была своей молнией — вниз или вверх, и вопрос этот занимал ее больше. После брюк, представляла она, после брюк еще можно успеть снять лифчик. Быстро вытащить через рукав.

— Это — доктор! — сказала тогда фармацевт громко и внятно, как говорят с глухими и иностранцами, улыбнулась окровавленному интеркому и встала рядом с мужем. — Док-тор! — повторила она по слогам. — А я — про-ви-зор! Фармацевт, стаж тридцать два года!

Коробочка в бурых пятнах щелкнула и замолчала. Фармацевт глядела в нее с застывшей улыбкой, словно пришла фотографироваться на паспорт. Или на доску почета, подумала вдруг чиновница, идиоты, идиоты, и-ди-о-ты. Она не смеялась уже больше суток, хотя нет, она не смеялась вообще-то гораздо дольше, почему? Почему она не смеялась? И как же, господи, как у нее чесалось под брюками.

— К стене отошли все, — наконец сказала коробочка скучно.

Пятеро ополченцев, которые и так стояли уже от нее как могли дальше, у самого выхода, после реплики этой попытались отступить еще, и все пятеро, разумеется, увидела чиновница, по-прежнему держали в руках фонари. Фармацевт взяла мужа за руку и тоже оттащила назад, и на пятачке перед камерой осталась теперь только клетчатая сумка на колесиках. Внутренняя дверь зашипела, отъехала в сторону, и в проеме показался майор, непыльный уже и строгий. Он умылся, почистил костюм и смотрел с полковничьей или даже нет — с генеральской равнодушной ленцой. Разве волосы только еще у него не просохли и влажно блестели, расчесанные на пробор.

— Вы, двое, — сюда, — позвал он.

Шура, кажется, прямо стоя упал в обморок и не шевелился.

— Ой, минуточку подождите буквально, — сказала его жена, вытащила из кармана помаду и, не глядя, быстро накрасила губы. Видно было, что и на обмершем Шуре она тоже хотела что-то поправить, но удержалась и в этот раз даже его не толкнула. Он пошел за ней сам, как если б его вели на веревке.

Майор посторонился и пропустил их, а затем быстро и с удовольствием заступил чиновнице дорогу и взглянул на нее снизу вверх. Не взглянул даже — оглядел, снизу доверху, растягивая приятный момент. Был он очень в эту минуту собою доволен.

— Молодец, — сказал он. — А теперь айтишника. И еще там по списку кто у тебя? Ты тетрадку свою подбери, пригодится. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:28

— Ну куда ты крутишь, левей бери! Левей, говорю, еще! Еще! — ревел бригадир и лупил по будке озоновского фургона ладонью. — Лёха, крикни ему, он не слышит там, что ли?

Лёха крикнул; из кабины фургона в ответ тоже донесся какой-то неразборчивый крик, однако левее фургон не поехал и спустя мгновение с треском воткнулся в зад курносой маленькой Хонде. На асфальт посыпался пластик, габариты у Хонды погасли, сразу стало темнее. Из кабины фургона высунулся юный бородач и с упреком посмотрел на толкавших.

— Ты куда прямо едешь, мудень, говорят тебе, а ты прямо, вбок надо было! — заорал бригадир. От натуги и ярости он слегка посинел. — Щас назад его надо и дрочить всё по новой!

— А зачем так быстро толкали! — воинственно отвечал бородач из кабины, и при этих его словах несчастная Хонда покатилась вдруг сама по себе и тоже во что-то ударилась — уже не было видно, потому что