разбитое окно. Кроме того, в том же самом салоне обнаружился голый по пояс человек с дробовиком — самый младший в бригаде проходчиков с шахты «Бужанская», приходившийся бригадиру племянником. После выстрела он, как и рыжий водитель маршрута № 867, возвратился на место, которое знал и считал безопасным, майку снял потому, что была его майка заляпана кровью учительницы Тимохиной и кровь эта жгла ему кожу. А растащенные кем-то по полу инструменты прибрал инстинктивно, не думая, потому что так был приучен.

После краткой невидимой стычки задняя дверца микроавтобуса распахнулась, и оба — полуголый проходчик и бородач в олимпийке — в неловком объятии вывалились наружу, но драться одновременно вдруг расхотели, как если бы повод остался внутри, где они столкнулись неожиданно в темноте, и теперь были этим немного сконфужены.

А потом у молодого проходчика-ополченца, который без малого час просидел в раскаленной железной коробке, случился с четырьмя визитерами разговор. И про выстрел, в котором он был виноват еще меньше, чем водитель автобуса, — а все-таки, кажется, был, потому и выбросил майку, — его вообще не спросили. Первым делом инженер из Тойоты спросил у него про дочку, и тогда он сказал с облегчением — да, да, что он девочку видел и всё с ней нормально, живая и наружу не выходила. И тогда у инженера запрыгали губы и очки, а жена инженера заплакала и обняла почему-то не мужа, хотя вроде сначала хотела, а его — полуголого, чужого и бывшего, точно бывшего уже ополченца, как будто он был герой и лично их девочку спас, и даже сказала спасибо, спасибо, о господи, слава богу.

Про то, что творится за дверью (инженерша все еще плакала), рассказать молодому бывшему ополченцу особенно было нечего — он и видел-то только тамбур и вспоминать о нем не хотел, как и про остальное, — но даже про это его не спросили. Проклятая дверь им тоже оказалась не нужна, потому что нашлась другая, рассказали теперь они, совсем новая дверь в совсем другом месте, и вот тут он уже был так рад, что отдал бы не только «Макиту», но и все содержимое микроавтобуса вместе с ключами и волновался только, что его не возьмут и оставят здесь одного.

Под конец разговора (он нагружен был уже под завязку и раздумывал, брать ли с собой дробовик или лучше шуруповерт, вдруг там петли развинчивать, мало ли, и склонялся в сторону шуруповерта) с молодым ополченцем случилась еще одна радость: сзади вдруг раздались шаги и знакомый голос крикнул: «Серёга, елки, куда намылился, а?» — и он засмеялся, хотя десять минут назад был уверен, что смеяться не сможет уже никогда. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:13

— …Провизор, между прочим. Медицинский закончила в Саратове, нам и физиологию читали, и анатомию, — скороговоркой перечисляла немолодая фармацевт в очках и крупных серьгах с искусственным жемчугом. Возле правой ее ноги стояла туго набитая сумка на колесиках, которую фармацевт крепко держала за ручку, как чемодан на вокзале.

— Лена, ну ляг ты уже, пускай он посмотрит!

— Да пусть походит, это ж небыстро всё...

— Вот вы интересная какая, быстро тоже бывает, раскрытие надо посмотреть!

— Патологию, — сказала фармацевт погромче. — Даже военная медицина была, два семестра.

Голос у нее был высокий, и звучала в нем какая-то обида. Чиновница в пиджаке без пуговиц вспомнила вдруг бухгалтершу из Лендровера, и щеки у нее опять защипало.

Беременная Лена отпихивала молоденького мужа и отказывалась не только ложиться — куда, ну куда я тут лягу тебе, я на пол тебе, что ли, лягу, — но и при всех проверять раскрытие, а также рожать вообще. Малютку-доктора за ее причитаниями было почти не слышно. Шумно тоже было, как на вокзале, и очень, очень жарко, словно температура каждые десять минут поднималась еще на градус. А может, и правда поднималась. Да скорее всего, они просто не желали сейчас этого замечать. Отвлеклись на свои идиотские бинты с полотенцами и будут играть в больницу, пока не начнут вариться как лягушки в кипятке или задыхаться по-настоящему. И маленький говнюк покапризничает, полюбуется собой лишний час, но, когда все начнется, его-то я возьму все равно, думала чиновница, и он это знает. А на них уже времени не останется.

Можно было, конечно, забрать паршивца силой, отдать приказ. Нужно было отдать, и еще час назад она так бы и сделала.

— Одиннадцать человек в подчинении, — обиженно тараторила фармацевт, искусственные жемчужины прыгали. — Это без водителей еще и без оптики. Четыре грамоты от Минздрава, стаж тридцать два года...

В левом ухе у чиновницы по-прежнему как будто стояла вода, что-то булькало там и тоже понемногу вскипало.

— Капельницы умеете ставить? — перебила она, стянула наконец лопнувший пиджак и бросила на пол.

Лицо у пожилой фармацевта сразу как-то переменилось. Она сделала короткую паузу, встала покрепче и сказала совсем другим голосом:

— А чего там уметь. И уколы, и капельницы. Он возрастной у вас? Помыть, ногти постричь, пролежни. У меня свекровь пятый год лежачая. Только я с мужем, нас трое. Еще сестра его с нами. — И обернулась: — Валя! Ва-ля, идите быстро. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:17

С фонарями почему-то сразу пошли медленнее — может, оттого, что инструменты были тяжелые, но и в целом настроение как будто стало другое. После краткого обсуждения дробовики решили все-таки не бросать, мало ли что, только даже с дробовиками трое беглых проходчиков с каждым шагом превращались теперь из ополченцев обратно в спасательную экспедицию. Инженер из Тойоты притих и не суетился, шел и думал про девочку, и жена его тоже больше не плакала. Успокоился даже стремительный бородач — ему выдали длинный голубоватый фонарь, и он гордо нес его перед собой, как факел. Где-то здесь должен был уже показаться фургончик «ОZON», сразу после автобуса и разоренной Газели, помнил он и надеялся только, что помнит правильно.

И как раз шагах в тридцати от Газели, уже видно было ее чумазую будку, на пути у него вдруг возник человек — худой и темноволосый, с разбитым лицом, — которого молодой бородач тоже помнил неплохо еще с баррикады и которому совсем не обрадовался. Так некстати была сейчас мысль про баррикаду, что он напрягся и чуть согнул ноги в коленях, как в ринге. Сине-белые буквы у него на спине натянулись, и хозяйке Тойоты показалось, что он сейчас прыгнет — точно так же легко и бесшумно, как недавно бежал в темноте.

Человек с разбитым лицом, похоже, опасности не почуял, безмятежно шагнул под фонарь и сощурился.

— Здрасте-здрасте, — сказал он приветливо. — Где ж вы лампочки взяли такие красивые?

Вот тогда стало видно, что на плече у него тоже болтается дробовик, но не как у всех, за спиной, а стволом вперед. И что смотрит он не на красивые лампочки, а подробно, как подарки под елкой, разглядывает пыльный чемоданчик с «Макитой» и прочее снаряжение.

— А ружье это чье у тебя? — в свою очередь спросил бригадир проходчиков безо всякой приветливости, потому что и он человека узнал, а вот руки у него были заняты. Как и у обоих его вооруженных товарищей, которым на ум пришел сразу рыжий водитель автобуса, про которого думать им хотелось не больше.

— Вы, ребята, поаккуратней тут, что ли, — вместо ответа прошептал человек с разбитым лицом и подошел еще ближе. — Очень злится народ, я на вашем бы месте...

— А