– Если для тебя это важно…

– Это важно для нас обоих, поверь.

Курт стоял неподвижно еще мгновение, рассматривая крохотную бутылочку, а потом решительно взял, выдернул пробку и, не колеблясь, опрокинул в рот, ощутив слабую горечь. Привкус был знакомым – до боли…

Голову повело в сторону раньше, чем он успел поставить пузырек обратно на стол, а в следующее мгновение руки онемели, и подле себя Курт услышал стук выпавшей из пальцев и разбившейся о камень пола глины.

– Как ты могла… – с усилием вытолкнул он онемевшими губами; Маргарет подступила к нему, подхватив за плечи, когда подогнулись колени и комната перед глазами закружилась.

– Верь мне, – успел он услышать прежде, чем тьма охватила сознание – внезапно, точно кто-то задул свечу в темной комнате, и ночь ворвалась в мир, поглотив окружающее и его самого…

* * *

Беспамятство отступило не так мгновенно, но все равно стремительно, возвращая к реальности, однако не давая уйти из мрака; в голове прояснело почти тотчас, и стало видно, что мрак вокруг него рукотворен – просто глаза обхватывала непроницаемая широкая повязка. Курт вскинул к лицу руку и вздрогнул от явственного, но негромкого шепота, отдававшегося перекатистым эхом:

– Не стоит этого делать, майстер инквизитор.

Он вздрогнул снова, повиновавшись без раздумий и сразу, опустив руку и поняв, что сидит, почти полулежит, на глубоком изогнутом стуле с подлокотниками. Очнувшийся мозг отмечал, что вокруг пахнет сыростью и землей, камнем с плесенью, под ногами шуршат по камню же мелкие песчинки; каждый звук разносился во все стороны, вверх, отдаваясь от близких стен и возвращаясь…

– Чей это подвал? – спросил Курт, помимо воли тоже говоря чуть громче шепота; впереди прозвучал тихий смешок.

– Вы быстро опомнились; Маргарет была права – вы сильный юноша.

– Прежде, нежели я смогу оценить вашу verba honorifica[166]по достоинству, я хотел бы знать, что происходит, кто вы и что я делаю здесь. Где «здесь», спрашивать более не стану – судя по моему положению и тому, как я тут оказался, вы мне этого раскрывать не намерены.

– И дерзкий, – докончил шепот; голос был неопределимым – явно мужским, однако сказать, человеку каких лет он принадлежит, Курт затруднялся.

Он затруднялся даже с тем, чтобы задуматься над этим, да и над многим другим тоже – думать было мучительно трудно, и ощущение это напоминало тот туман, что владел его сознанием месяц назад, когда его мысли, чувства, его суть были в руках правившей им женщины. Курт провел языком по нёбу, ощущая тень привкуса, оставшегося от предложенного ему питья и показавшегося таким знакомым; припомнилось «пиво по семейному рецепту», коим потчевали его год тому назад. Тогда, тому человеку, не удалось заставить его действовать по-своему; но теперь, кажется, доза была много выше, отсюда и неясность, нечеткость во владении мыслями…

Что это? Проверка? Маргарет засомневалась в его искренности? Почему? И кто проверяет? Для чего? Чтобы убедиться в том, что он не намерен написать на нее доноса? Глупо…

– Не столь уж глупо, юноша, – возразил шепот и, когда он вздрогнул опять – от неожиданности и испуга – пояснил: – Не упирайтесь. Я все равно увижу ваши мысли, прочту их, распозна́ю, пойму, соответствуют ли они вашим словам и делам. Евангельская истина о том, что можно узнать людей по их поступкам, не вполне соответствует правде; делать вы можете одно, но думать при этом прямо противоположное…

– Вы не ответили на мой вопрос, – сказал Курт, стараясь владеть голосом, стараясь не позволить этому неведомому шепоту поселиться в его разуме; незнакомец вздохнул:

– Вы задали их слишком много; кроме того, майстер инквизитор, вы ведь понимаете, что вы здесь в первую очередь для того, чтобы на вопросы отвечать.

– Меня опоили снотворным снадобьем, привезли неведомо куда, не позволяют видеть собеседника, я не знаю, что происходит; вот что я вам скажу: в такой ситуации у меня не возникает желания отвечать кому бы то ни было на что бы то ни было. По меньшей мере, это повод задуматься над доброжелательностью людей, поступающих со мною подобным образом, а отсюда неутешительный вывод: с какой стати я должен быть честным с теми, кто желает мне зла?

– Зла вам никто не желает; не смотрите на меня как на врага.

Курт усмехнулся:

– Я не могу на вас смотреть – никак. Физически.

– Бросьте; ведь вы понимаете меня. Вы упертый человек, майстер инквизитор… Что же, придется мне сделать первый шаг и ответить на часть ваших вопросов. Что происходит, и что вы делаете здесь, спросили вы? Происходит, как вы весьма верно догадались сами, проверка – удостоверение в вашей искренности, в вашей правдивости. Вопрос о том, что вы тут делаете, оставляю без ответа, ибо ответ будет повторением только что сказанного. Еще один ваш вопрос был – кто я. На него я тоже не стану отвечать впрямую, ибо это не суть важно.

– А что тогда важно?

– Важно, – вкрадчиво пояснил шепот, – выйдете ли вы сегодня отсюда.

– Не слишком располагает к доверию, – заметил Курт; шепот засмеялся:

– Это я понимаю. Но ничего, доверие между нами установится несколько позже и будет – я далек от иллюзий – несовершенным. В этом мире вообще весьма мало совершенства. Я бы сказал, его вовсе нет – лишь намеки на него.

– Это я уже понял, – вздохнул Курт с болью и услышал такой же тяжелый вздох от человека напротив:

– Не стоит таить зло на Маргарет, юноша. Если вы оставите в стороне свое самолюбие и вполне понятное, но неуместное чувство оскорбленного мужского достоинства, если задумаетесь над произошедшим с вами спокойно, вы поймете, что в ее действиях сегодня не было ничего вредоносного. Так меня впервые видят почти все. Точнее, – снова тихий смешок, – слышат. Когда-то на вашем месте сидели многие.

– И Маргарет?

– Довольно вопросов, – оборвал его шепот, и в мозг словно толкнулась крепкая, сильная ладонь, отстранившая его от не нужных сейчас мыслей, вопросов, желаний; Курт встряхнул головой, отгоняя морок, зажмурился под плотной повязкой, дабы изгнать из рассудка то, что ему не принадлежало, что не было его частью и не должно было становиться. – Вы напрасно противитесь, – продолжал голос тихо. – Все прошло бы легче, если бы вы просто позволили взглянуть на себя.

– Увольте, – возразил Курт напряженно, вцепившись пальцами в деревянные подлокотники. – Мои мысли – это мое Я, а его я раскрывать не намерен. Ни перед кем. Это моя собственность, если угодно.

– Ничего, – покладисто согласился собеседник, и ему вообразилось, что тот даже отмахнулся легкомысленно. – Я все равно вижу ваши чувства; их вы скрыть не можете, как бы ни старались.

– Вот как? И что же вы видите?

– Это последний вопрос, на который я отвечу – просто для того, чтобы вы не строили иллюзий на свой счет. Вы действительно довольно сильный юноша, в вас нет ни грана магических сил, вы совершенно ни на что не способны, однако вы весьма крепкий. Но от меня вам не удастся скрыть то, что в вашем сердце, в крови, в нервах. Вы ощущаете злость – оттого, что беспомощны и не можете это изменить. Раздражение. Вы оскорблены и – подавлены. Как бы вы ни старались держаться героем, вы в смятении; хотя, отдаю вам должное, не в панике. Но вы боитесь. Не вскидывайтесь, не говорите, что это неправда, я знаю, что это так. Вам страшно, майстер инквизитор… А теперь, когда я и без того уже сказал много, мы с вами перейдем к основной части нашего… свидания, ради чего, собственно говоря, вы и здесь. Сейчас инквизитором буду я; я стану задавать вам вопросы, а вы – отвечать на них. Но не вздумайте лгать мне. Я это увижу.