Курт не ответил, не сказал ничего, подавляя волну бешенства; человек напротив вздохнул:

– Я вижу, вы все поняли. Последнее, что я хотел бы сказать вам: мои вопросы могут вам показаться излишне нескромными, однако советую забыть о стеснении и даже на них отвечать искренне.

– Любите на досуге подслушивать под дверью спальни? Внутрь уже не пускают? – осведомился он, и голос засмеялся:

– А вы мне уже нравитесь… Но – будет. Давайте говорить серьезно. Ответьте мне на первый, самый важный вопрос, майстер инквизитор: почему вы изменили результаты своего дознания?

Курт поджал губы.

– Не понимаю, о чем вы, – ответил он, осознавая вместе с тем, что это вышло неискренне и фальшиво, что собеседник не может не увидеть столь откровенную ложь; в мозг ударила волна слабости, и шепот стал строже.

– Не надо; я же просил – не надо лгать мне, юноша. Кроме того, об этом судачит половина Кёльна, посему то, о чем мы говорим, тайной быть не может. Уж не для меня, по крайней мере… Итак, почему вы это сделали?

Курт молчал; ответить как до́лжно не мог повернуться язык, ибо сказать такие слова незнакомцу, постороннему, чужому было просто невозможно…

– Надо же, – усмешка в голосе была почти печальной. – Однако и в наше время любовь еще что-то значит. Поразительно.

– В таком случае, – зло оборвал Курт, – может, прекратите над этим насмехаться?

– О, что вы, – возразил шепот благожелательно, – и не думал. Поймите вы, майстер инквизитор, я вам не враг, невзирая на то, в каком положении вы находитесь; я ведь тоже человек, тоже желаю дышать и потоптать еще немного эту землю, посему обеспечиваю свою безопасность всеми доступными мне методами. И, чтобы вы совершенно перестали воспринимать происходящее как игру с меченой костью, обещаю вам: когда вы ответите на мои вопросы, я стану отвечать на ваши. И единственно от ваших ответов сейчас, от их правдивости зависит, насколько искренен с вами буду я сам. Справедливо?

– Да, – вынужденно согласился Курт, усевшись удобнее. – В таком повороте уже есть некоторый резон.

– Хорошо; я рад, что мы пришли к согласию и вы не оказались глупее, нежели я о вас думал, майстер инквизитор. В таком случае, продолжим. Скажите, вы в самом деле разочаровались в вере – настолько?

– Нет, – не задумавшись, отозвался он, напрягшись и лишь теперь подумав о том, что привычная тяжесть ремня с оружием до сих пор продолжает ощущаться, как прежде; стало быть, его даже не разоружили…

– В этом нет необходимости, – тут же произнес шепот. – Вы все равно не сможете им воспользоваться. Кроме того, надеюсь, это в какой-то мере убедит вас, что я не желаю вам зла… Однако же я рад, что вы начали говорить открыто; и не поджимайтесь так, юноша – стать мучеником за Христову веру вам не грозит. В отличие от ваших собратьев, я признаю за людьми право избирать себе того покровителя, к коему у них лежит душа; Иисус? Пусть. Не самый худший выбор. Если очистить его учение от всего, что к нему прилепили светлые умы вроде Молитора[167], религия вполне достойная… – шепот помедлил и договорил, а Курту меж тем вообразилось, как человек пожимает плечами: – для определенного склада людей.

– Какого, к примеру?

– Мы ведь условились с вами: все ваши вопросы – после. Не беспокойтесь, моих будет не слишком много. Итак, вы остались преданны вере, не желаете оставлять службу в Конгрегации… так?

– Так, – все еще внутренне сжавшись в комок нервов, кивнул Курт.

– И при этом освободили из заключения ведьму, – договорил шепот. – А скажите-ка, будь на ее месте кто другой – ведь вы спалили бы его? Не задумавшись?

– Спалил бы, – бросил он тихо. – Но задумавшись.

– Об этом?

До него донесся тихий хлопок ладоней, и Курт сжал кулак, слыша, как в склепной тишине таинственного подвала прозвучал скрип кожи натянувшейся на костяшках перчатки.

– Да, – через силу согласился он. – И об этом тоже.

– Для чего вам оставаться среди них? – продолжил голос еще тише. – Ведь вы уже поняли, что Конгрегация – не совсем то, чего требует ваше понимание справедливости. Да и веры, если уж по чести говорить. Почему вы хотите остаться? Только искренне, прошу вас.

На этот раз Курт ответил не сразу. В голове пронеслись десятки возможных ответов, десятки причин, сомнений и аргументов; наконец, вздохнув, он проронил – тихо и с усилием:

– Искренне?.. Маргарет сказала, что все в этом мире можно изменить. Что даже перемены в такой сильной системе, как Конгрегация, могут произойти по воле одного человека. Что я могу изменить что-то…

– Поэтому? – снова будто в какой-то части его разума уточнил шепот, точно бы заглянув в него изнутри него самого; Курт мотнул головой:

– Нет. Не поэтому; я вообще сомневаюсь в ее правоте на этот счет – по моему глубокому убеждению, una hirundo ver non facit[168]… Хорошо, – решительно согласился он внезапно. – Я скажу вам откровенно, почему; но если вам придет в голову засмеяться над моими словами, – я замолчу и более не произнесу ни слова. Если хотите, – убивайте или что вы там намерены были со мною сделать; но быть шутом я не согласен – ни для кого.

– Позвольте вам заметить, юноша: я говорю с вами для того, чтобы узнать вас, посему все, что вы мне скажете, будет важным и имеющим немалое значение, а над важными вещами смеяться глупо. Я – не глупец. Итак, в чем причина?

– Причина, – негромко пояснил Курт, – та же, что и год назад. Вы ведь хорошо осведомлены обо мне, верно? Знаете, что произошло со мной на моем первом деле. Так?.. Хорошо, можете не отвечать, я знаю, что – так. Так вот тогда, после той… неудачи, мне было предложено оставить следовательскую службу. Я не ушел – потому что бежать не в моих правилах. Потому что это очень просто – лишь отвернуться, закрыть глаза и уши, не видеть, не слышать. Не чувствовать. Увидя, как твой друг избивает ребенка, очень просто уйти, сказав «я в этом не участвую», гораздо сложнее, но достойнее перехватить его за руку.

– Вы намерены перехватить руку Конгрегации?

Голос был серьезен – ни тени насмешки в этом шепоте Курт не услышал.

– Не знаю, – отозвался он еще тише, но тверже. – Пока – не знаю. Но бежать не желаю. Это – первое.

– Есть и второе?

– Есть, – подтвердил он с невеселой усмешкой. – Весьма важное. У меня, видите ли, выбор не столь уж велик. «Уйти из Конгрегации» для таких, как я, означает смертную казнь, а это, как вы понимаете, немалый стимул для того, чтобы возжелать продолжить службу. Конечно, есть возможность того, что меня попросту запрут где-нибудь пожизненно, переведут на архивную работу, если повезет, однако… – он запнулся, понимая, что собеседник видит его смущение, его замешательство. – Однако это будет значить, что меня отзовут из Кёльна, чего я не хочу.