Крыса невозмутимо сидела на месте, поблескивая красными глазками-бусинками.

Сигизмунд бросился утешать кобеля, но пес был безутешен. Как все балованные существа, он плохо переносил покушения на свою персону. Плакал, тер лапами морду, наконец, забился под кресло и там, всхлипывая, затих.

Крыска ухватилась розовыми пальчиками за прутья клетки, как бы стремясь их раздвинуть, и со скрежещущим звуком принялась грызть вертикальный прут.

— До чего же яростная крыска, — сказал Сигизмунд. — Что ж ты, падла, кобеля моего обижаешь?

Погрызя прут, крыса прошлась по потолку клетки, держась лапками за решетку. Спрыгнула на крышу своего «дома». Замерла там.

В профиль белая крыса до смешного напоминала сейчас надувшуюся Лантхильду.

— Лантхильд! — крикнул Сигизмунд. — Иди крысу смотреть! Касильду!

Из «светелки» не донеслось ни звука. Сигизмунд решил, что девка, по своему обыкновению, будет дуться долго. Занялся водообеспечением крысы. Нашел крышку от банки, налил туда воды.

Поднял дверцу клетки, сунул руку с крышкой. Был атакован мгновенно. Выронив крышку и разлив воду по газеткам, Сигизмунд с матом выдернул руку из клетки. Тряхнул кистью. Новые капли крови оросили пол.

— Как, сучка, блин, кусается… Ой, бля…

Кобель под креслом вяло ударил хвостом по полу. Сочувствует.

— Лантхильд! — заорал Сигизмунд. — Двала белобрысая! Я тут помираю! От чумы, гепатита и потери крови!

Лантхильда показалась на кухне с сонным, недовольным видом. При виде пола, залитого кровью, сонное выражение исчезло с ее лица.

А, испугалась…

Сигизмунд протянул к ней свою окровавленную руку.

— Во, гляди…

Лантхильда взглянула на руку, потом на Сигизмунда. Еще раз на укус. Когда она снова подняла глаза, в ее взгляде Сигизмунд прочитал легкое презрение.

Он потряс рукой и подсунул ей под самый нос свой укушенный палец.

— Умираю же.

— Блотс, — сказала Лантхильда. — Нуу…

— А, ну тебя, — обиделся Сигизмунд. Пошел в ванную. Следом туда же двинулся кобель. Нос у него еще кровил, борода и усы были в крови. Он постоянно облизывался.

Лантхильда без интереса смотрела, как Сигизмунд держит палец под холодной водой. Потом вышла на кухню. Через минуту оттуда донеслись грохот и вопль.

Сигизмунд высунулся из ванной, забыв о пальце. Клетка валялась на полу. По клетке носилась крыска. Укушенная Лантхильда, бранясь, заливала кровью все вокруг.

— О господи, — пробормотал Сигизмунд. Схватил Лантхильду за локоть, поволок в ванную. — Где она тебя? Покажи!

Лантхильда дергалась, пыталась вырваться. От обиды губы у нее распухли.

Сизизмунд силком сунул окровавленную руку под кран. Обнаружился прокус — маленький, но очень глубокий. Серьезное животное. Строгое.

— Держи, — велел Сигизмунд. — Вот так держи. Я сейчас.

Лантхильда, глотая слезы, покорно держала руку под струей холодной воды. Сигизмунд вернулся на кухню. Водрузил клетку на место. Как же эту скотину поить, если она так кусается? Отвлечь ее едой, что ли…

Вернулся к любимой женщине. Стояли бок о бок, как два боевых коня в стойлах, студили пальцы. Под ногами, хлюпая, зализывался кобель. Удружила Аська, ничего не скажешь.

Тут зазвонил телефон. Сигизмунд не стал подходить, хотя звонили долго.

Достал йод, пластырь. Бактерицидный. Лантхильда забеспокоилась. Сигизмунд прижег ранку себе, заклеил пластырем. Потом проделал все это над Лантхильдой. Она сморщилась — не ожидала, видимо, что йод будет щипать. Поглядела на пластырь, понюхала его.

Такой пластырь раньше стоил семь копеек. А сейчас точно такой же, но за семьсот рублей. Зачем Сигизмунду помнить старые цены? А ведь помнятся как-то…

Когда начиналась перестройка, казалось: новые деньги и новые цены — все это временно. А потом все вернется назад, и снова будут французские булки по семь копеек, бублики по шесть, а если с маком — то по семь, хлеб за четырнадцать… А ведь не вернется. Теперь уж точно не вернется. И продавщицы уже старых цен не помнят — сидят за кассой молодые девахи и не помнят, что это за хлеб такой — «бывший по четырнадцать копеек». Эпоха ушла. Сигизмунд в очередной раз со странным чувством превосходства ощутил себя старым.

Взял Лантхильду за руку, погладил.

— Тебе больше не больно? Ты не обижаешься?

У нее неожиданно сделалось хитрое лицо. Она искоса глянула на Сигизмунда, потом потупилась. Вдруг очень заинтересовалась йодом. Повертела в руках. Задумчиво на потолок посмотрела. Вымолвила ни к селу ни к городу:

— Наадо.

— Что надо?

— Наадо, — убежденно повторила она. И посмотрела на Сигизмунда строго: — Наадо, Сигисмундс. Нуу…

Решительно взяла его за руку и потащила в гостиную. Подвела к распахнутой аптечке. Сама отошла, чинно села. Стала ждать.

Сигизмунд обернулся к ней в недоумении.

Она покивала.

— Наадо, наадо.

Ага. Коньячок. Намеки, значит, строим. На инвалидность свою, значит, упираем.

Достал «Реми Мартен». Оставалось его там уже на донышке. Ай да Лантхильда! Видимо, не тратила времени даром в его отсутствие. А он-то гадал, чем же она, бедненькая, в одиночестве занимается!..

Он обернулся. Лантхильда сидела на спальнике, слегка склонив голову набок — эдакая Аленушка. Задумчивая финка над ручьем. Думает, конечно, о печальном.

— Лантхильд! — рявкнул Сигизмунд, встряхивая бутылкой.

Она подняла ангельские светлые глаза. Он понял, что у нее уже заготовлена длинная лживая история, где главным виновным лицом будет, несомненно, кобель. Сигизмунд деланно изумился. Выслушал историю.

Все было не так, как ожидал Сигизмунд. Хитрее. Оказывается, когда Сигизмунд почтил генкину фотографию подношением, Лантхильда решила углубить и усугубить сигизмундово деяние. Оказать даме на фото еще больше почтения. И потом налила ей в чашку коньяка до краев.

Тут-то все и началось. Злокозненный и невоспитанный кобель выжрал сперва все подношение, а потом в хмельном угаре вознесся по стене, снял фотографию и сотворил ей поругание. Вот так все случилось.

Сигизмунд строго погрозил кобелю пальцем. Кобель радостно завилял хвостом. Лантхильда, обрадовавшись тому, что залепуха, вроде как, прошла, начала пенять Сигизмунду за излишнюю снисходительность к кобелю. Вот аттила, будь он на сигизмундовом месте, кобеля бы в землю вбил! По самые уши! Кобель и Лантхильде хвостом повилял.

Коньяк допивали на кухне. Крыска яростно грызла прутья. Слегка подвыпив, Лантхильда принялась говорить о том, что Сигизмунд неправильно живет. Зачем он эту Ассику приваживает? Хороший человек крысу в дом не принесет. Один только вред — что от крысы, что от Ассики.