— Что ты имеешь в виду? — промолвил епископ. — Король Хокон… — впервые за все их немногочисленные встречи Гуннхильд услышала в его голосе старческую дрожь, — король Хокон стремится привести свое… привести Норвегию в лоно Церкви.

— Возможно, сначала он так и поступал, господин мой епископ, но, конечно, не от чистого сердца. Король Харальд Гормсон не позволяет никому и ничему встать на пути приведения датчан к покорности. — Что из того, что многие уже были христианами, а из язычников лишь немногие казались столь же закоренелыми идолопоклонниками, какими были в большинстве своем норвежцы. Возможно, это было связано с характером датских земель, всегда широко раскрытых для всего внешнего. Она решительно отогнала бесполезную мысль. — Но ведь тебе наверняка известно, что Хокон дважды уступал требованиям язычников и принимал участие в их кощунственных жертвоприношениях.

Регинхард чуть заметно кивнул.

— Да, — сказал он с заметной неохотой. — Он оказался в положении, когда мог или погибнуть, или, по крайней мере, лишиться своей королевской власти. Трудный выбор. Он мог встать на путь мученичества и вознестись прямо в Небеса. Но… я и мои собратья в Рибе и Хедебю… мы решили, что ему было суждено испить эту горькую чашу на его пути служения Христу. Мы наложили на него епитимью, через его священника.

— Как я слышала, не такую уж строгую.

— Нет. Молитвы и дарование церквям земельных угодий. Его бремя само по себе весьма тяжело. — В жилах старика, похоже, заиграла кровь его воинственных предков. — Кроме того, в этом году он намеревался сломить сопротивление язычников против веры.

— А может быть, против него самого, мой господин?

Регинхард вздохнул.

— Да, боюсь, что этот род всегда отличался чрезмерной гордыней. Однако он исполняет Божие дело, что, полагаю, будут делать и твои сыновья, королева.

— Смею ли я спросить: слышал ли мой господин епископ новые дурные вести?

Он посмотрел ей в глаза, сглотнул и произнес повелительным тоном:

— Говори, королева.

— Когда мои сыновья… сыновья короля Эйрика отправились в свой последний поход, чтобы свергнуть его, Хокон содеял нечто худшее, чем просто заключить мир со своими непокорными подданными, дабы, заручившись их помощью, удержать свою незаконную власть. Он пообещал, что они смогут впредь беспрепятственно поклоняться своим дьяволам.

— Я… До меня доходили слухи, королева. Только слухи. Они могут быть ложными.

— Прошу простить меня, если мои слова не совпадают с тем, что тебе ведомо. Господин мой епископ узнает правду еще до истечения недели. Я думаю, будет лучше, если это произойдет раньше, нежели позже.

— Это… это действительно серьезно.

— Мой господин, если ты не хочешь, чтобы вся Норвегия оказалась потерянной для веры — до тех пор, пока законные короли не вернут ее на путь истинный, — то лучше всего будет, если вы, все епископы, ясно дадите Хокону понять, в какую бездну греха он погрузился.

— Если эти сведения истинны, королева. Кроме того, Церковь обладает широким правом даровать прощение.

— Несомненно, преподобный отец. Но разве не было бы разумно, пока вы, епископы, дожидаетесь новых, более полных сведений, связаться друг с другом и решить, что вам делать, если Хокон и впрямь виновен? Я же, со своей стороны, клянусь в его виновности. А вы будете готовы незамедлительно показать всем, что Церковь отнюдь не слаба и не позволит никому пытаться обмануть Бога.

Все это Гуннхильд произнесла мягким вкрадчивым голосом.

— Позволь мне испросить прощения за то, что я, женщина, мирянка, вмешиваюсь в дела Церкви. Однако, господин мой епископ, душа моя требует, чтобы я сказала и о том, что хорошо знаю норвежцев. К тому же я год за годом собирала все сведения о Хоконе и думала о нем. — О, как же она обдумывала все, что ей удавалось узнать! — Мне хотелось бы только одного, преподобный отче, дабы ты счел мои слова достойными того, чтобы их выслушать. Только выслушать те слова, кои я подобострастно складываю к твоим ногам.

Он ответил именно так, как она и рассчитывала:

— Говори, королева. Твоя мудрость известна всему миру.

Ей потребуются несколько дней, подумала она, и ее обаяние, и чары, и разговоры в городе, прежде чем он согласится поступить так, как она хочет, и привлечет к делу других епископов.

Березы уже пожелтели, когда король Хокон возвратился. Прохладный ветер понемногу срывал листву с деревьев, а облака пролетали быстрее, чем встревоженные приходом осени птицы; их тени то и дело накрывали скошенные луга и темные сжатые поля. Впереди вырисовывался дом с вырезанными на концах стропил драконами, которые, казалось, стремились угрожать небесам вместе с троллями и ночными духами. Это был тот самый дом в Рогаланде, где умер Харальд Прекрасноволосый. Неподалеку оттуда находился его могильный курган, увенчанный высоким камнем с вырезанными рунами, с которого, через пролив, был хорошо виден мыс, где его младший сын разбил в сражении его внуков.

Спутники Хокона въехали во двор с радостными криками. Пели рога, сверкали острия копий, знамя плескалось на ветру. Они принесли домой больше, чем просто добычу, — они пришли с победой. Теперь они ждали большого пира, развлечений, женских ласк и дорогих подарков от короля.

Чтобы приветствовать своего короля, народ собрался со всей округи. Долгие месяцы он был в отсутствии! Как хорошо было увидеть его снова, да еще таким довольным! Конечно, известия о его подвигах далеко опередили его. Все знали, что он вернул под свою власть Викин, а оттуда отправился в Вармланд, обратил ярла Арнвида в бегство и поставил на его место другого человека, взял большую виру с тех бондов, которые, по словам свидетелей, мешали его посыльным собирать дань или убивали их, и забрал с собой заложников, прежде чем отправиться дальше. Затем он разбил в сражении жителей Вастерготланда и тоже наложил на них дань. Таким образом он создал защиту для Викина против датских областей на полуострове или, по крайней мере, заложил основу для такой защиты.

Только после этого он повернул обратно. В Осло-фьорде он распрощался с ярлом Сигурдом. Тронды отправились домой. Хокон распустил все остальное свое войско, кроме личной дружины, и отправился в имение, где намеревался провести зиму.

Увидев в толпе Брайтнота, он весело окликнул его. Но когда он разглядел на лице священника суровое выражение, ликующее настроение почти сошло на нет.

Пир быстро стал шумным, и они едва могли обменяться несколькими быстрыми фразами.

— Вижу, ты встревожен, — сказал Хокон.

Брайтнот кивнул.

— Я и должен быть встревожен, король, подобно любому христианину.

Хокон внутренне напрягся.

— Что ж, лучше будет, если мы завтра поговорим об этом наедине.

Они встретились следующим утром в комнате на втором этаже. Там было мрачно и холодно. Снаружи бушевал шторм. Ветер ревел, дождь барабанил по крыше и хлестал по стенам. Время от времени по доскам начинал стучать град, словно множество народу играло в бабки.