Брайтнот весь напрягся. Он решил использовать презрительную насмешку, словно кнут, погоняющий лошадь.

— Неужели ты боишься этой женщины больше, чем адского пламени?

Хокон прищурился.

— Если бы на твоем месте находился любой другой человек, я проткнул бы его мечом за такие слова.

Некоторое время они стояли неподвижно, не говоря ни слова. Вспышки молнии становились все слабее и реже. Колеса грома откатились куда-то вдаль. Ветер, да и дождь немного стихли.

— Нас так много связывает, — прервал наконец молчание Брайтнот. — Не отбирай этого у меня.

— Я не могу нарушить клятвы, данные людям, которые шли в бой под моим знаменем, — полушепотом ответил Хокон.

— Ты… ты ставишь свою честь в истолковании людей выше Божьего суда?!

— Смею надеяться, что Бог понимает, что такое верность. — Слабо блеснула дальняя молния, очень не скоро прошелестел гром. — Аринбьёрн Торисон понимает. — Хокон расправил плечи. — Будь что будет, но здесь король — я.

Внезапно Брайтнотом овладел гнев.

— И ты рассчитываешь, что останешься королем до конца своих дней? Ты, не имеющий сына?

Хокон вновь замер на месте.

Гнев отхлынул так же внезапно, как и появился. На глаза навернулись слезы.

— Если ты твердо решил поступать так, как сказал мне, то я не смогу дольше оставаться здесь и смотреть, как ты губишь свою душу. — Он запнулся. — Да простит мне Бог, но у меня нет сил переносить это. Я должен как можно скорее уехать отсюда.

Взгляд Хокона, пронизывавший полутемную комнату, был по-ястребиному суров.

— Я всегда буду молиться за тебя. Всегда. — Священник упал на колени, стиснул дрожащими руками крест и протянул его к королю. — Но сегодня я умоляю тебя…

— Благородному человеку не подобает умолять, — сказал Хокон.

С этими словами он вышел за дверь. Брайтнот, сгорбившись, остался стоять на коленях посреди комнаты.

Шторм стих так же быстро, как и налетел. Ливень прекратился. Король накинул плащ с капюшоном и вышел из дома. Некоторое время он шагал по размокшим лесным тропинкам, а затем вышел к морю на курган Харальда Прекрасноволосого, где долго стоял безмолвный и неподвижный. Стражникам, державшимся на почтительном расстоянии, оставалось только дрожать, сопеть и чихать. Никто не рисковал спрашивать короля, зачем он пришел сюда.

Когда Торфинн Раскалыватель Черепов умер, ярлом Оркнейских островов стал старший из его оставшихся в живых сыновей Говард Плодовитый. Под его властью острова узнали мир и благоденствие.

Его сестра имела сына по имени Эйнар, который за свою прожорливость получил прозвище Хлеб-с-Маслом. Тем не менее он был вождем хорошей дружины, отважным воином и почти каждое лето ходил в викинг. Когда этой осенью он ввел корабли в Широкий залив, его дядя оказался в своем подворье на перешейке Мэйнленда и устроил пир, который продолжался несколько дней. Никто не слушал рассказы Эйнара с большим вниманием и не задавал более заинтересованных вопросов, чем жена Говарда Рагнхильд Эйриксдоттир. Она вся словно светилась, ее улыбка сверкала, то и дело слышался певучий смех, длинные ресницы трепетали, глаза сияли, а бедра под платьем из прекрасного полотна прямо-таки играли, когда она шла. Мужчины говорили друг другу на ухо, что еще не видели настолько красивой женщины с тех самых пор, как она же сама приехала сюда, чтобы стать женой брата ее покойного мужа Арнфинна.

Но вскоре между нею и ярлом наступило охлаждение. Прежде всего она не родила мужу ни одного ребенка. Он же, как будто желая полностью оправдать свое прозвище, все чаще брал на ложе девок низкого рода или рабынь. А Рагнхильд оставалась все такой же остроумной и острой на язык, хотя и замкнулась в себе. Зато в дни и ночи этого веселья она расцвела заново.

С самого начала она все время разговаривала с Эйнаром. Вскоре они отделились от остальных. Конечно, рядом или хотя бы в поле зрения всегда находились одна или две служанки, но они были выбраны ею специально — юные девочки, захваченные во время набегов и взятые ею с собой из Кэйтнесса. Она проследила за тем, чтобы они почти не знали норвежского языка, и добилась того, что они панически боялись любого проявления ее гнева и, напротив, были благодарны за одобрительный взгляд или благосклонное слово до нижайшего раболепия, как преданные собачонки.

Она многократно повторяла Эйнару, какой он могучий вождь. Тот в ответ усмехался и горделиво вскидывал голову. Когда же она однажды добавила, что из него вышел бы ярл куда лучше, чем Говард, и что его жена, кем бы она ни была, окажется счастливой женщиной, Эйнар удивился.

— Не говори таких слов, — упрекнул он, хотя скорее смущенно, нежели строго. — Ты достойнейшая госпожа, жена самого великого мужа на Оркнеях.

Рагнхильд изучала его взглядом. У него было слишком большое для его возраста брюхо, но и широченные плечи и могучие руки и ноги.

— Я думаю, что моя жизнь с Говардом продлится не слишком долго, — ответила она. — И, если говорить откровенно, коли ты не стремишься к власти и славе для себя, то многие другие не окажутся столь же честными.

Он произнес несколько бессвязных слов, но не стал дальше бранить женщину и даже не отошел от нее. А ее обращенная к Эйнару улыбка была полна теплоты.

— Благодаря такому вот благородству все мы, на Оркнеях, вскоре станем счастливыми — под твоей властью, — мягко, по-кошачьи, пропела она.

Она держалась подле него все время, которое он провел в их доме, не наседая на него слишком сильно, но и не давая расслабиться. Порой она роняла несколько слов о том, насколько ей тяжело жить с такой свиньей, как Говард. Иногда она позволяла себе более продолжительные рассказы о том, какой Говард дурак и трус, пытающийся скрыть эти свои качества за показной расточительностью, и что он приведет Оркнеи к большим бедам, если будет продолжать путаться под ногами. И в конце концов она намекнула на то, что может оказать серьезную помощь тому, кто захочет избавить страну от печальной участи.

Так она разжигала в Эйнаре похоть и тщеславие, пока они не охватили его жарким пламенем. Прежде чем он уехал домой, они договорились о том, что он убьет своего дядю, а она станет его женой.

Худощавый молодой парень с костлявым лицом прибыл в дом епископа в Орхусе и попросил допустить его к преподобному отцу. Когда же он сообщил прислужникам, что его прислали король Харальд Эйриксон и мать Харальда королева Гуннхильд, его проводили прямиком к Регинхарду. Сохраняя подобающую скромность, он назвал свое имя — Киспинг — и сообщил, какое ему дано поручение. До его господина и госпожи дошел слух, что к его преосвященству прибыл недавно английский священник из Норвегии, некий Брайтнот. Сейчас, с приближением зимы, появление каждого заморского корабля вызывало оживленные пересуды; тем более что кнарр, доставивший этого человека, принадлежал лично тамошнему королю Хокону Харальдсону и команда его состояла из королевских дружинников. Они высадили священника на берег и снова ушли в море на следующий день с самым началом отлива.