могли ему ничего сделать. Карлсон трудился и богател, а Малышов ленился, запивал и приходил к разорению. Имея такого конкурента, как Карлсон, Малышов уже совсем оплошал и шёл к неминучей нищете, но, тем не менее, все сидел на своих задах и ни за что не хотел выйти. Уговорил кто-то Малышова подать в суд за неверный земляной отвод ― и вот начали они судиться. Для меня есть что-то столь неприятное в описании судов и их разбирательств, что я не стану вам изображать в лицах и подробностях, как и что тут деялось, а расскажу прямо, что содеялось. Засудил Малышов Карлсона, как есть вчистую засудил, что тот даже и не понял, что приключилось.

Оказался Карлсон должен мастеру паровых лошадей немалую сумму, каковую и выплачивал с процентами. В описанном мною положении прошел целый год и другой, и теперь, наоборот, Карлсон всё беднял и платил деньги, а Малышов всё пьянствовал ― и совсем наконец спился с круга и бродяжил по улицам. Таким образом, дело это обоим претендентам было не в пользу, и длилось бы оно долго, да только враг Карлсона вконец замёрз, напившись и уснув в мороз, лёжа прямо на дороге.

Тяжбы прекратились, но Карлсону объяснили, что должен он был исполнить еще другое обязательство: переживя Малышова, он должен был прийти к нему на похороны и есть там блины. Он и это выполнил. Карлсон сперва сконфузился; из экономии он блинов не ел, а тут попробовал, да как раздухарится! Кричал:

― Дай блинка!

И даже позволял себе жаловаться, что деньги на поминки он дал, а корицы в блины пожалели.

Отец Филимон тут же ему заметил:

― На тебе блин и ешь да молчи, а то ты, я вижу, и есть против нас не можешь.

― Отчего же это не могу? ― отвечал Карлсон.

― Да вон видишь, как ты его мнешь, да режешь, да жустеришь.

― Что это значит «жустеришь»?

― А ишь вот жуешь да с боку на бок за щеками переваливаешь.

― Так и жевать нельзя?

― Да зачем его жевать, блин что хлопочек: сам лезет; ты вон гляди, как их все кушают, видишь? Что? И смотреть-то небось так хорошо! Вот возьми его за краечки, обмокни хорошенько в сметанку, а потом сверни конвертиком, да как есть, целенький, толкни его языком и спусти вниз, в своё место.

― Этак нездорово.

― Еще что соври: разве ты больше всех, что ли, знаешь? Ведь тебе, брат, больше меня блинов не съесть.

Слово за слово ― поспорили. Отец Филимон принялся всё так же спускать конвертиками один блин за другим, и горя ему не было; а Карлсон то краснел, то бледнел и все-таки не мог с отцом Филимоном сравняться. Свидетели сидели, смотрели да подогревали его азарт и приводили дело в такое положение, что Карлсону давно лучше бы схватить в охапку кушак да шапку, но он, видно, не знал, что «бежка не хвалят, а с ним хорошо». Он всё ел и ел до тех пор, пока вдруг сунулся вниз под стол и захрапел.

Полезли его поднимать, а он и не шевелится. Отец Филимон, первый убедясь в том, что швед уже не притворяется, громко хлопнул себя по ляжкам и вскричал:

― Скажите на милость, знал, как здорово есть, а умер!

― Неужли помер? ― вскричали все в один голос.

А отец Филимон перекрестился, вздохнул и, прошептав «С нами Бог», подвинул к себе новую кучку горячих блинков. Итак, самую чуточку пережил Карлсон Малышова и умер Бог весть в какой недостойной его ума и характера обстановке.

Теперь все это уже «дела минувших дней» и «преданья старины», хотя и не глубокой, но предания эти нет нужды торопиться забывать, несмотря на Карлсона. Исчезла куда-то и шведская модель из разговоров, и шведская спичка из бакалейных лавок. Таких мастеров, как баснословный Карлсон, не говоря уж о несчастном Малышове, теперь, разумеется, уже нет в России: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в борьбе против прилежания и аккуратности.

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

29 июня 2021

Пятое правило (2021-06-29)

Карлсон не жалел, что от него ушла жена. В конце концов ― какая жена могла быль у Эдгара По в тот момент, когда он умирал в обнимку с крысами в сточной канаве? А жил Карлсон не под забором, а в чистенькой мансарде, хоть и на крыше огромного современного дома. Жена называла себя поэтессой, и ему ещё повезло, что их расставание не оказалось описано в какой-нибудь поэме.

Он печалился только о недополученной славе. Ну и о деньгах, разумеется.

Как-то он пришёл на поминки по однокурснику (грустная история медленного самоуничтожения, закончившаяся прыжком в окно). Наполовину забытый Карлсоном приятель, у которого изо рта торчал поминальный блин, посоветовал обратиться к другому, полностью забытому: тот, кажется, искал лектора. Полностью забытый обрадовался Карлсону, но, судя по всему, так до конца разговора и не вспомнил его имени и фамилии. Он посоветовал неудачнику вести курс литературного мастерства: всё же они окончили Литературный институт и не понаслышке знали, что собственной писаниной на жизнь не заработаешь. Карлсон согласился и в тот же день попал в руки следующего человека. Ему он тут же солгал, что существует опробованный курс лекций для начинающих писателей. Карлсон помнил, что теперь человечество больше любит числа, чем буквы. Оттого жизнь пестрела заголовками «Двадцать лучших книг для охотников» или «Десять способов написать успешный детектив». Сочиняя на ходу, Карлсон решил, что не нужно увеличивать количество стадий ― пять занятий, пять правил, пять секретов мастерства. Человек, занимавшийся просвещением и развлечением, согласился на всё. Впрочем, он вряд ли слушал просителя, потому что в этот момент ему звонили по поводу сетки-рабицы, а секретарша принесла договор на поставку яиц. Карлсон с уважением подумал, что этот-то точно в одну корзину ничего не отложит.

Но позора Карлсону не хотелось. Дома он даже полез в шкаф, чтобы посмотреть, не осталось ли каких-нибудь записей и выписок. Записей и выписок не было, и он решил импровизировать. На вводной лекции всё равно много говорить не придётся.

Когда Карлсон вошёл в аудиторию, то увидел двенадцать слушателей. Четыре женщины трудной судьбы без возраста, пять школьников-задротов, две