– У меня еще есть дела в Киеве. Владимир пропадет без меня. – Болотник отодвинул старика, усмехнулся: – Иди-ка ты лучше к своему приятелю, и, коли хочешь его уберечь, сделай, как я велю. Вон, слышишь – он в себя приходит.

Варяжко и впрямь застонал. Рамин бросился к нему, помог сесть. Бессмысленный взор нарочитого обежал его лицо:

–: Рамин? Что случилось?

– Ничего, брат. Повздорили немного… – Старый сотник бережно приподнял друга за плечи и, подсадив, прислонил спиной к коновязи.

– Я очень устал, Рамин, – неожиданно признался тот. – Хочу расквитаться с Блудом да забыть обо всем. Настену сыскать…

Дрожащими пальцами гладя руки вновь воскресшего друга, Рамин прошептал:

– Вот и он этого хотел…

– Он? – Всхлипнув от боли, нарочитый попытался повернуться, осмотреть площадь. – Кто – он?

Рамин завертел головой. Пустые улицы печально глядели на него темными провалами. Изредка мелькали одинокие фигурки людей, а вдали за распахнутыми воротами, прячась в дождевой дымке, расстилались голые просторы роднинских полей. Только Выродка нигде не было. Словно причудился…

Вслед за осенью в Киев пришла зима. Накатила снежными метелями, засвистела вьюгами, завалила низкие крыши киевских изб белыми горбатыми сугробами. Все замерло, и даже людские чувства стали ровными и незаметными, будто покрытая льдом Непра. Правда, многие еще вспоминали о смерти Ярополка, шепчась по дворам, дивились столь похожему на убитого Волчьего Пастыря Владимирову колдуну-болотнику и поговаривали об измене Блуда, но без злости. Потому все удивились, когда однажды у городской стены обнаружили мертвое тело бывшего воеводы. Испуганно выпучив в темное от снеговых туч небо пустые глаза, Блуд улыбался кровавым провалом перерезанного горла.

Убийцу искать не стали. Узнав о смерти Рыжего, Владимир лишь брезгливо поморщился и велел:

– Нечего людей по холоду гонять. Пускай боги убийцу покарают.

Кого покарали боги за Блудову смерть и покарали ли – так и осталось неизвестным. А за зимой на городище нахлынула весна. В день Морены-Масленицы зазвенели по киевским дворам ручьи и звонкоголосые мальчишки босиком повыскакивали на улицы – запускать лаженные зимой маленькие ладьи. Вырываясь из мальчишечьих рук, соломенные, деревянные и плетеные лодочки бежали по ручьям, садились на мели, тонули в лужах, но, ничуть не отчаиваясь, юные кормщики тащили из домов все новые и новые кораблики.

Малушин Савел от прочих мальчишек не отличался. И ручей для своих поделок он Нашел самый быстрый. Звеня на ледяных, еще не стаявших порожках, он мчался вдоль городской стены и затем, расходясь на несколько маленьких, обегал двор колдуна. Только запущенные Савелом ладьи упорно не хотели никуда сворачивать и непременно ускользали по самому широкому руслу прямо под крепко запертые ворота. Чуть не плача с досады, паренек глядел, как одна за другой его новенькие, с такой любовью лаженные ладьи исчезают за городьбой колдунова двора, но, памятуя наставления матери, во двор не входил. И только когда большой, покрытый смолой драккар с огромными парусами из старой крашенины, прощально взмахнув узкой кормой, скрылся под воротами колдуна, Савел не выдержал.

– Только кораблики заберу, и все, – прошептал он, протискиваясь в щель меж кольями.

О колдуне в Киеве отзывались по-разному. Воины Владимира уважали и побаивались болотника, хоробры погибшего Ярополка признавали в нем сходство с каким-то Онохом и дивились его странному имени, а простые горожане перешептывались, будто этот колдун по меньшей мере братец убитого ими Волчьего Пастыря – так похож, и зло сплевывали ему вслед.

На дворе Выродка оказалось пусто и очень чисто. Не летала, тревожа душу, никакая нежить, не обмахивал ледяными крылами плененный Позвизд, не хихикал у ворот Дворовой, а кораблики Савела, словно дожидаясь своего хозяина, сбились в кучу в большой луже у дальнего угла избы.

Стараясь двигаться бесшумно, Савел проскользнул к луже и, шагнув в нее босыми ногами, принялся сгребать кораблики в подол срачицы. За считанные мгновения он собрал все свои ладьи и, прижимая драгоценную ношу к мокрому животу, собрался было вылезать, как услышал позади певучий, с хрипотцой голос:

– Что ты тут потерял, мальчик?

Боясь обернуться, Савел замер. Сзади зашуршала одежда. По мерному постукиванию деревяшки о землю Савел догадался – колдун приближается. Так гулко мог стучать только его посох. Савел многое слышал об этом посохе. Мать частенько говорила ему, что страшный, поблескивающий мертвенным светом крюк на его конце – часть колдовской силы Выродка. «Могущество этого чародея столь велико, что не уместилось в человеческом теле и вылезло на его оружии, – под гудение веретена бормотала Малуша, а собравшиеся послушать ее байки девки от страха жались друг к другу. – Этот крюк не простой – его не срубить, не сломать, а сам он и камни резать может, коли хозяин пожелает. А плоть человечью он будто масло разрезает…»

Воображение сразу рисовало Савелу облитые кровью, лежащие друг на друге изувеченные мертвые тела, а над ними с окровавленным посохом в руках зло смеющегося страшного колдуна…

Сказки были жуткими, но теперь все становилось явью! Теперь посох стучал за спиной самого Савела, а безжалостный колдун шел к нему, желая вырвать из груди его маленькое сердце!

Страх придал Савелу сил. Бросив кораблики, он развернулся и, стараясь не глядеть на Выродка, опрометью бросился к воротам. Скользкая глина поехала под его ногами. Не удержавшись, Савел отчаянно взмахнул руками и вдруг, уже падая, увидел торчащий из снега обломок старой бороны. Вернее, не сам обломок, а его острые, оскалившиеся на весь мир железные зубья. Савел извернулся, но непослушное тело летело прямо на эти усмехающиеся зубья. В последний миг. поняв, что это конец, паренек отчаянно закричал. Тотчас чья-то сильная рука рванула его в сторону, но успела только наполовину – боль пронзила не грудь, а лишь ногу Савела. Он еще успел разглядеть, как острый железный клин бороны вошел в его ногу и, вспарывая кожу, вылез с другой стороны некрасивым красно-бурым концом. А потом все окутала тьма.

Очнулся он вечером и, сразу все вспомнив, сжался в комок на твердом ложе. Он был не дома, но затянутая лыковыми повязками нога почти не ныла, и рядом с ним в маленькой, отгороженной от полыхающей жаром печи дощатой переборкой клети никого не было. «Бежать!» – забилось в голове Савела. Преодолевая головокружение, он сел и попытался спустить больную ногу с ложа. Пронзившая ее боль заставила мальчика вскрикнуть. Словно откликаясь на его крик, входная дверь распахнулась. В ее проеме холодом блеснуло острое железо. «Все. Не успел. Колдун вернулся, – падая обратно на солому, сжался Савел. – За мной пришел…»

Будь он помладше годами – непременно завопил бы, заплакал в отчаянии, но он был уже почти взрослым и хотел стать воином, а в материнских рассказах воины встречали смерть молча, сжав зубы. Едва сдерживая слезы и стараясь не думать о матери, Савел закусил губу. Только колдун почему-то не торопился рвать его на части своим крюком. Наоборот, отложил посох, подошел и легко прикоснулся длинными пальцами к его ноге: