– Что ж, простить можно, – решившись, вкрадчиво заворковал Егоша. – А только кто же этак прощения просит – в дом не зайдя да руки не подав?

В дом?.. Руки?.. Малуша растерянно заозиралась. Длинные пальцы колдуна уже тянулись к ней, в его прищуренных, словно у кота, глазах дружелюбными огоньками светилось ожидание. Вздохнув, Малуша осторожно вложила дрожащие пальцы в его протянутую ладонь. Словно щупальца неведомого животного, пальцы колдуна оплели ее кисть, а затем неуловимым движением перекинулись на запястье, сдавив его с невероятной силой. Взвизгнув от боли, Малуша рухнула на его грудь. Мир завертелся перед ее глазами, где-то вдалеке закричала мерянка. Лицо Выродка приблизилось к ней, зеленые глаза засветились безумным огнем, горячие губы жестко сдавили ее рот. Отбиваясь, Малуша попробовала увернуться, но нечто более сильное, чем человеческие руки, сдавило ее тело так, что захрустели ребра. Рот знахарки заполыхал огнем, обжигающий ком покатился в горло. Малуша рванулась, но раскаленный шар уже достиг ее груди и, растекшись, объял жаром все нутро. Она больше не была Малушей – стала кем-то другим – бестелесным, полыхающим, с голой, будто выжженная пустошь, душой. Сквозь дым пожарища мимо поплыли незнакомые лица, обдавая сладкой гарью, закружились звезды. Кто-то протяжно запел, и, вторя певцу, издалека дико закричало какое-то неведомое животное. Шумящий под ветром лес сомкнул вокруг зеленые своды, утопил то, что раньше было Малушей, в темной глубине и вновь выплюнул наружу, к ослепительно сияющему колесу летящего прямо на нее солнца. Постепенно незнакомые голоса и краски слились в одном достигающем самой ее сердцевины вопросе:

– Чего ты хочешь?

Малуша не знала. Но кто-то завладевший ею и гораздо более могучий, чем она, знал, и, выливаясь радужными бликами, непонятные ей слова потянулись вдаль длинной, переливающейся на солнце лентой. Она попыталась сомкнуть губы, но, сплетаясь в узор и завораживая ее своим тихим звучанием, слова помешали ей.

– Хорошо, мы поможем тебе, – ответил кто-то, и сияние прекратилось. Огромная ледяная волна рухнула в ее пламенеющее нутро, вырвала ее из ослепительного кружащегося мира. Изо всех сил отталкивая от себя водяную струю, Малуша забилась и неожиданно ощутила под собой твердую землю. Вернее, не землю, а дощатый пол Выродковой избы. Она лежала на полу, а колдун, бережно придерживая ее за плечи, озабоченно вглядывался в ее ставшее каким-то чужим и жестким лицо. Вода вновь хлестнула на нее, заставила в протестующем жесте вскинуть руки.

– Оставь это… – велел кому-то колдун, и, с трудом сев, Малуша разглядела за его спиной мерянку с ковшом.

«Вот откуда вода», – тупо подумала Малуша и, чувствуя во всем теле невиданную слабость, прошептала:

– Что это было?

– Тебе стало худо, – ответил колдун и улыбнулся: – Ты испугалась, когда я взял тебя за руку, только и всего.

Малуша перевела взгляд на свою руку – ни следа, ни синяка… Неужели она и впрямь так испугалась колдуна, что свалилась без памяти?

Сгорая от стыда, Малуша заставила себя подняться на ноги и двинулась к двери.

– Меня сынок… ждет… Надо идти… – пробормотала она.

– Полева! – окрикнул колдун мерянку. – Проводи гостью… Видишь – она не в себе!

Свежий воздух придал знахарке сил. В голове стало проясняться, и ломота в теле постепенно уходила, оставляя лишь слабое покалывание в кончиках пальцев.

– Ступай назад, я дальше сама дойду, – пыталась она отпихнуть от себя заботливую мерянку, но та, упорно повторяя: «Он велел проводить», довела ее до родной избы. Малуша была признательна мерянке за заботу, но в голосе девки было что-то такое, что терзало Малушу, и у самых ворот знахарка отважилась поднять на нее жалобный взгляд:

– Там, в его доме… Я видела что-то. Я ведь не просто испугалась?

Поглядев на нее, Полева грустно опустила голову:

– Я тоже видела. И поверь – никому и никогда я так не завидовала, как нынче вечером завидовала тебе.

– Погоди здесь. Княгиня сама к тебе выйдет, – усадив Сирому в небольшой, но достаточно просторной горнице с вышитыми полавочниками на длинных скамьях и увешанными коврами стенами, высокомерно произнесла девка-чернявка. Ей не нравился ободранный лесной пришелец, уже второй день шныряющий у княжьего терема, но Рогнеда велела обходиться с ним поласковей, и девка старалась. Чернявка знала ее еще полоцкой княжной, и потому еле сдерживала слезы, когда красивую и властную хозяйку кривичских земель в простолюдье за глаза жалостливо называли Гориславой. Чернявка не боялась строгого нрава княгини и, кляня ее несчастливую Долю, потакала ей во всем. Вот и нынче подумала: «Что худого, коли княгиня побеседует с лесным пришельцем? Ведь сразу видать – она черноглазому рада, а ей, бедной, выпало в жизни не много радости…»

Еще раз покосившись на странного просителя, девка шмыгнула за дверь, оставив Сирому одного. Проводив ее взглядом, жрец улыбнулся и ласково огладил лежащий на коленях небольшой, бережно обвернутый крашениной сверток. Ни одна живая душа в мире, кроме него самого, не ведала, сколь ценен этот сверток. Сирома искал его всю зиму. Памятуя о своей провинности, жрец не взывал за помощью к богам, и потому поиски оказались невероятно трудны. Сколько раз он уже отчаивался, сколько раз проклинал свою никудышную жизнь, чуть не дошел до самых Репейских гор, а когда уже сил почти не оставалось и все тело ныло от бесконечных странствий, он нашел его – продолговатый и тонкий, чем-то похожий на плоскую морковку, заржавевший кусок железа с грубо обломанным острым концом. Жалкий обломок оказался под большим синим камнем, похожим на тот, которому кланялись веси, и с виду ничем не выделялся, однако, издали почуяв излучаемую им силу, Сирома благодарно вскинул руки к небесам. Даже после стольких ошибок боги благоволили к нему!

Обдирая кожу и ломая ногти о твердый наст, Сирома извлек железяку из-под камня и, прижав к груди, бережно отер ее подолом срачицы. Он и не мечтал, что когда-нибудь найдет и будет держать в руках останки самого великого из всех мечей от Семиречья до Ра-реки, а ныне это случилось! Когда-то блеск этого меча вел за собой русичей, рубил язов и победно вздымался над головами воинов Германареха, но время сокрушило его, превратив в никчемный обломок старого железа. Однако оно еще помнило прежнюю славу и, дыша прикосновением руки Орея – родителя всех славянских племен, не ведало поражений.

Обернув меч крашениной, Сирома пустился на полночь, в земли заволочской чуди. Настоящее, не знающее промахов оружие могло восстать из праха только под рукой необыкновенного мастера, и Сирома ведал, где его искать. Молва о сказочном кузнеце Хромине с Онег-озера гуляла по всей русской земле. Знающие люди поговаривали, будто в его жилах бушует кровь самого Сварога, и дивные, сработанные им вещи ценились выше золота, но работал он для души, и никто не мог похвалиться, что сумел подрядить Хромина смастерить хоть что-нибудь по договору. Сирома надеялся лишь на удачу, и она не изменила жрецу: едва поглядев на принесенный волхвом меч, Хромин молча забрал из его рук обломки великого оружия и отправился раздувать горнило. Его двое сыновей, такие же нелюдимые и мрачные, как отец, затворили перед Сиромой двери кузни, и только дочь – синеглазая девка-подросток, доверчиво взирая на гостя снизу вверх, предложила ему пройти в избу и «чуять себя як дома».