запах пепла, ожегший ноздри. А когда следом проявилось остальное, я тихо замычала от ужаса.

Домика как не бывало.

Дом Макса – наш дом – превратился в обугленный скелет. Камни устояли, только раскрошились, обгорели. Крыша просела, остались лишь несколько треснувших стропил. В развалинах блестело битое стекло.

А сад… прекрасный сад выгорел дотла.

Я оторвала взгляд от этого зрелища, чтобы взглянуть на Макса; он стоял, стиснув челюсти, сжав губы, и все, чего он не высказал вслух, было написано у него на лице.

– Мы его отстроим, – сказала я, хотя оба мы понимали, что никогда не вернем того, чем был нам так дорог этот дом.

У него дернулся кадык. Он прошел по углям, ковыряя ногой грязь под остатками зелени.

– Здесь побывали люди, – сказал он. – Видишь, следы.

– Люди Нуры.

– Должно быть, они. Те твари ушли.

Боги. С тех пор столько всего случилось, что нападение будто отодвинулось на год в прошлое. Макс остановился там, где раньше была дверь. Открытый сундук стоял на прежнем месте, только обуглился.

Я подошла к нему, посмотрела. Руки рабов остались на месте, хотя некоторые обгорели так, что под черным белела кость.

Вот это меня и сломало.

Я упала на колени. Я склонялась над сундуком, вдыхала запах горелой кожи как благовония. Слезы падали на угли влажными пятнышками. Одна, другая и еще – пока меня всю не скрутили беззвучные рыдания.

– Как? – задыхалась я. – Как можно это исправить?

– Никак. Этого уже не исправишь.

Эти люди ушли навсегда, и что ни делай, ни мы с Максом, ни целый мир ничего уже не изменит для тех, кто потерял родных.

– Зря я тебя не слушала, – проговорила я. – Ты сколько раз пытался мне объяснить: конец один, что бы я ни делала.

– Нет, Тисаана, – пробормотал Макс, но я уже не могла сдержать поток слов.

– Никакие наши добрые намерения, никакие усилия ничего не изменят. Все равно все пойдет… наперекосяк. За что мы сражались? За новых рабовладельцев? Я их сюда привела, я просила их мне верить. А теперь их близкие погибли, а они стали рычажками новой машины. И я ничем им не помогла.

Ничем. Я отдала все до последнего, лишилась магии и даже влияния на эту извращенную машину. А тень над нами все чернее, и все оказывается напрасным.

– Вот что их ждет? – бормотала я. – Станут новой жертвой во имя лучшего?

С нами так оно и было, всегда. Мы были расходным материалом. И что бы я ни делала, только закрепляла такое положение.

– Мы этого не допустим. – Глаза его смотрели куда-то вдаль. – То, что она нам показала, было…

…Ужасно.

– Ты ей веришь? – спросила я.

– Она не лгала. Подделать такое невозможно. Ты бы заметила ложь. И я… я хорошо ее знаю, я бы распознал фальшь.

– Боги, то, что она видела…

Я ненавидела Нуру. И возненавидела еще сильнее, на себе узнав и прочувствовав ее мысли и чувства, проследив, как она шла к своему страшному выбору. Я не сомневалась в ее любви к Максу. Только она решила, что эта любовь оправдывает все кровавые жертвы, что она принесла на алтарь добрых намерений.

– Если то, что она нам показала, правда… если правда то, что сказал Ишка…

Я запнулась, закрыла глаза, в висках гудела боль. Ишка. Фейри. Приглашение стать оружием еще одной войны.

Макс выдохнул сквозь зубы.

– Мало было нам наших маленьких моральных проблем. – Он стрельнул глазами на меня, и в лице его что-то переменилось. – Я не знаю, что нам с этим делать.

Он будто признавался в чем-то постыдном. У меня словно кинжал под ребрами провернули. Он ведь уже отошел от всех этих дел. А я втащила его обратно, заставила сражаться за ужасных вождей и ужасные цели, и на горизонте маячили еще большие жертвы.

Он заслужил лучшего, много лучшего.

– Знаешь, я часто об этом думаю, – прошептала я. – Как жаль, что я не ушла с тобой. Когда ты звал меня покинуть Ару, еще до моего договора крови.

Я почувствовала себя предательницей, высказав это вслух.

– Ты-то хотела спасти мир, – тихо отозвался он. – А я – только тебя.

Не будь мне так грустно, я бы расхохоталась, настолько это было далеко от истины, хотя Макс и не понимал, как ошибается. Но у меня грудь разрывалась от любви к нему – за высказанную им ложь и скрытую под ней глубинную правду.

– Я должна рассказать беженцам. Об их… потере.

Я кивнула на руки.

– Я с тобой, – буркнул Макс, и, боги, не бывало на свете трех слов драгоценнее этих.

В квартале беженцев все осталось как было – и это меня потрясло. Я стояла посреди улицы, оживленной, как всегда бывает погожим зимним вечером. Макс остановился рядом и молчал. Я словно явилась к этим людям из другого мира. В их мире будущее еще несло свет, солнце грело, жизнь мало-помалу налаживалась.

В их мире родные и друзья еще дышали, хотя и были далеко.

Рука Макса скользнула мне в ладонь. Кто другой мог бы заспорить, сказал бы: «Милосерднее оставить их в неведении». Но Макс, как никто другой, знал, как драгоценна правда для людей, за которых десятилетиями решали, что им положено знать, а что не положено. Он не хуже меня понимал, что они заслужили правду, что пропавшие жизни вправе быть оплаканными.

– Тисаана! Не думал так скоро тебя здесь увидеть.

Я обернулась навстречу ухмыляющемуся Серелу. Он приблизился, и голос его заглох вместе с улыбкой.

– Что? – Он хорошо знал меня и сразу угадал беду.

При виде его лица мне обожгло глаза. Да, я знала, что такое мечтать о несбыточных объятиях. С Серелом мне повезло – случилось чудо.

У этих людей такого не случится.

– Помоги мне всех собрать, – попросила я.

Серел, сразу став серьезным, кивнул.

В прошлый раз, стоя здесь в окружении беженцев, я позволила им увидеть во мне богиню мести. Я позволила им поверить в мою несокрушимость. Может быть, я и себе позволила в это поверить. Сейчас я была бессильна как никогда. Слова слетали с языка, сухие и горькие, как оставшийся у меня на подошвах пепел. Я сообщила им о смерти – и только, но и того было более чем достаточно. У меня на глазах с лиц стекало счастье и во взглядах копилось горе.

Я впервые с благодарностью подумала о пропавшей магии. Меня скрутило от одного вида этих лиц, а если бы я еще воспринимала чувства…

Серел стоял в первом ряду толпы,