— Я подожду тебя.

— Иди вперед! Я задержусь лишь настолько, чтобы укрепить канат. Для меня будет безопаснее, если ты уже перейдешь мост.

Я оглянулась только раз и увидела его там, низко склонившегося позади меня на этой обледеневшей арке, поправлявшего тросы, чтобы обезопасить переправу для следующего путника, так, как обучены делать все мужчины в этой горной области. Потом действие слепящего света на мое зрение стало таким сильным, что я не в силах описать, и все попытки держать открытыми мои непрестанно слезившиеся глаза превратились в сущую муку. Я снова закутала лицо и пошла вслепую, точно лунатик, по этому предательскому мосту, доверяя только Аруну, который выкрикивал мне все слова, которыми лепча называют эти мосты, пока я с трудом продвигалась вперед, — то была наша старая игра, чтобы придать мне храбрости.

Саомгьянг, Ахул, Саомблок, Саомнгур, Саомвенг. Клер мысленно повторила их.

Или так я вообразила себе. На самом деле это говорил ветер, скрипел и жаловался мост.

Перейдя на другую сторону, я прижала голову почти к земле, пытаясь разглядеть тропинку, и после некоторых поисков увидела следы крови в снегу, оставленные каким-то беднягой, чьи ноги, должно быть, порезало льдом. Я устремилась вперед, открывая глаза лишь для того, чтобы увериться в дороге перед собой, и на какое-то мгновение различила впереди двух наших носильщиков, прежде чем все снова скрыла тьма. Хвала Всевышнему, из этой снежной пустоты до меня донесся голос старшего носильщика, он взял меня за руку и отвел к нашей группе, укрывшейся от ветра в нескольких сотнях ярдов от того места, где мне показалось, что я заблудилась.

Я сказала ему, что он должен вернуться поискать Аруна.

Лицо мужчины было столь же непроницаемым, как и снег.

— Его больше нет, мем-саиб.

— Нет? О чем ты? — воскликнула я, махнув в сторону паутины из лиан, укрывшейся за белоснежной стеной. — Он шел позади меня, чинил канаты на мосту.

— Моста тоже больше нет, мем-саиб.

От того, как он спокойно все принимал, мне хотелось кричать.

— Не будь дураком! Я только что была на нем.

Он кивнул.

— Моста больше нет, мем-саиб.

Больше я не видела Аруна Риверса и ничего не слышала о нем целых двадцать пять лет.

Комната обретала прежние, расплывшиеся было очертания перед глазами Клер, которая едва ли осознала, что плачет. Она где-то читала о квантовой памяти, о том, что каждая частица, когда-либо соприкасавшаяся с другой частицей, способна хранить воспоминания об этом взаимодействии. Именно это я почувствовала на мосту, думала Клер, тут же прогоняя прочь невероятную мысль: это Магда выкрикивала те слова, что я слышала. Вот так они и расстались: Магда на одной стороне ущелья, Арун на другой. Он не упал. Он подождал, пока она перейдет мост, потом прошел обратно и перерубил тростниковые канаты, так чтобы она не могла вернуться, перерезал ту длинную тонкую спираль из переплетенных нитей, связывавших воедино две истории.

Но почему он сделал это, если любил ее, как она утверждала? Из-за ее непростительного поступка — или его?

Миссис Риверс жадно наблюдала за Клер.

— Вы добрались до той части, где описывается последнее путешествие Магды и моего мужа, то самое, которое она предприняла с ним, чтобы найти Арункалу?

— Нет. — Клер с трудом удавалось выговаривать слова. — Как она сумела отыскать его снова?

— Шла по тропе его отца! — Миссис Риверс лучилась гордой улыбкой, а нос ее почти касался подбородка. — Моему мужу был всего лишь двадцать один год, но он уже прославился как проводник. Годами Магда тщетно рыскала по этим горам, возвращаясь в Англию между экспедициями. — Она махнула рукой в сторону настенных карт, словно желая собрать весь край за Гималаями в своем маленьком сжатом кулачке. — Но только когда мой муж помог ей, Магда сумела найти то, что хотела. Мистер Риверс мягко возразил:

— Безусловно, за время своих более ранних путешествий Магда приобрела репутацию ботанического исследователя. Вы слышали о рододендроне fleetwoodii и о примуле arunii, мисс Флитвуд?

— Нет.

— Но вы, должно быть, знаете различные гималайские маки, которые открыла Магда (хотя ни один из них и близко не был зеленым)? Ей уже было за шестьдесят, но она по-прежнему оставалась очень сильной и здоровой, не хуже любого мужчины.

Клер робко покачала головой.

— Я не очень сильна в ботанике, миссис Риверс.

— Однако же то последнее путешествие: оно началось в тысяча девятьсот девятнадцатом году, — не унималась миссис Риверс, — вместе с моим мужем! Это была его идея начать с ущелья реки Цангпо, потом пробраться на юго-восток в горы между Тибетом и Ассамом, следуя дорогами отца Аруна.

— У нас ушел год на то, чтобы найти его, — вставил мистер Риверс, — потому что Арункала всегда путешествовал скрытно, понимаете, меняя обличья, представляясь монахом, художником, торговцем солью, врачом, и редко под своим собственным именем. То были опасные времена — русские не любили, когда представители Британской империи вторгались в границы их владений, и, подобно ему, нам часто приходилось выбирать довольно глухие маршруты, чтобы избежать ареста. Иногда мы с Магдой целыми днями карабкались, не встретив ни души, поднимались, спускались, ползли, как муравьи, вдоль речных ущелий по тропинкам, которые были не больше царапин, оставленных ногтями великана на классной доске отвесных утесов. Мы обыскали все места, где отец Аруна видел мак, этого снежного барса, но цветок всегда ускользал от нас. Мы не встретили зеленых маков — и не встретили Аруна. Ожидая, пока горные перевалы очистятся от снега, мы наткнулись на деревню, в которой Арун ходил от дома к дому, читая священные книги, и тамошние жители описывали его как шамана, знавшего лекарственные травы. «Владеет большим искусством передавать сходство», — сказал нам один человек, он познакомил нас с семьей, в которой Арун выменял рисунки на еду. Женщина средних лет вынесла сделанный им портрет ее отца, который умер, когда ей было одиннадцать лет. «Конечно же, мой отец был гораздо больше, — сказала она, — а эта картинка маленькая. Он как будто так далеко». Она не понимала европейского подхода к перспективе, которому был обучен Арун. — Он продолжил рассказ, вдыхая жизнь в письмо у нее в руках. — В монастыре, расположенном ниже по реке от Пемакочунга, Магда узнала его руку на картинах и фресках, которые мой дедушка помог восстановить, чтобы заработать на дальнейший путь. Монахи переучили его, так они нам сказали. Для них вся жизнь — это майя, или иллюзия, а поскольку искусство по самой своей природе является иллюзией, то оно действительно лишь как средство, призванное очистить отношения человека с Богом. Полная противоположность тому, чему моего дедушку учили в Калькуттском ботаническом саду. У монахов он перенял искусство золочения будд вдвое выше своего собственного роста, и свет горящих масляных ламп поощрял его забыть о точности и вместо того рисовать облака, курчавившиеся, словно волны, в багряных небесах, и синеликих богов, поднимавшихся из исполинских цветков лотоса.