Сразу из Торжища Великого сдали на полдень, а когда подошли к большим землям, двинулись вдоль берега на запад. Миновали земли былинеев, ушла назад по левую руку страна понежеев, а когда пристали в княжестве млечей, Сивый сошел с корабля. Слава богам, обошлось без приключений, уж в кровавых игрищах недостатка не будет.

Млечи худо-бедно отошли от недавнего опустошения. Налаживалась жизнь, воскурился над избами дымок, ожили деревни, народились дети. Не густо, но и не пусто. Новый князь повел дело мудро, первым делом взялся за пристани и за дружину. Без первого торговля не возродится, без второго не станет жизни. Простил пахарям и пастухам все долги в казну, взамен обязал выстроить в полудне конного пути друг от друга морские заставы, прежние стояли в дне ходу, да и те обратились в пепел после нашествия оттниров.

Безрод на широкие дороги не совался, жаловал все больше узкие проселочные, а то и вовсе лесное бездорожье. Пока ехал, кутался в плащ, а лицо в башлык прятал. Поди каждая собака по эту сторону моря слышала про бояна, расписанного ножами по лицу, что там еще млечи наплели, вернувшись домой. Под башлыком спокойнее. Когда просился на ночлег к добрым людям, когда в лесу оставался. Леса кругом дикие, непролазные, чащоба дремучая, никто не потревожит. Зверье не в счет. Заметил, что боятся его четвероногие и пернатые, ровно чуют что-то, уносятся прочь со всех ног и крыльев. Хоть вовсе огня не разводи, ни волк, ни медведь на перестрел не подойдут. Тенька уже привык, а этим страшно. Деревенские расспрашивали про жизнь, про дорогу, Сивый кивал на запад. Все больше отмалчивался. Кой-когда слышал жуткие истории про чудеса в глубине леса, дескать, не ходи, гостенек, в чащу, не пытай судьбу.

– Страшно? – башлыка не снимал, отговаривался простудой и соплями, говорил в нос.

– Говорят, чудовище! – Гостеприимец, престарелый пахарь, даже говорил вполголоса, будто лесное диво могло услышать. – Страшен, дик, не лицо, а личина, людей, понятное дело, сторонится.

– Сам боится.

– Так или нет, охотников проверять не находится, – назидательно погрозил пальцем. – И ты не суйся, если жизнь дорога.

Сивый пожал плечами, махнул рукой.

– Утварь исчезает, люди пропадают! – Пахарь сделал страшные глаза, кивая на глухомань. – Ходят слухи, будто чудовище девку сожрало. Бедолага в лес ушла и не вернулась. Хорошо – сирота, ни родных, ни близких, убиваться некому. Да к тому же неменькая. Боги отняли дар речи, жути на войне насмотрелась и молчит… молчала с тех пор. Какая-никакая, а живая душа. И вот нет ее. Ты уж поосторожнее…

На седьмой день пути, проходя глухомань, где идти можно было только шагом, Безрод косил по сторонам, выбирая место для ночлега. Случайно заметил, не вглядывался бы пристально – прошел мимо избушки. Стоит домишко на крошечной опушке, древесные стволы закрывают почти целиком, неказист, приземист, больше похож на заимку.

Сивый усмехнулся, ведя жеребца в поводу, повернул к жилью. Неведомый хозяин лишь недавно расчистил место и поставил избенку, еще свежи пни вокруг, шагах в пятнадцати лежит повалка, сучья обрублены, не иначе, лесной затворник скоро пустит заготовку в дело. Солнце падало, и если на равнине при малиновом зареве еще видно кругом до самого дальнокрая, здесь в чащобе в полусотне шагов стоит неразличимая древесная стена, а в сплетенных кронах виднеются багряные росчерки.

Привязав Тень к дереву, Сивый без боязни оставил жеребца одного. У порога выкликнул хозяина и, не дождавшись ответа, ступил внутрь. Темнота непроглядная, хотя только что здесь горел светоч – в воздухе еще плывет пахучий дымок. Безрод сдал шаг назад и распахнул дверь. Скудный свет лесных сумерек разогнал безоконную темноту. Несколько больших валунов посреди избы образовали очаг, сейчас холодный и темный, с поперечной балки спускается надочажная цепь, вдоль стен тянутся грубосколоченные лавки. Сивый усмехнулся, миновал середину, присел на корточки и откинул холщовое покрывало, занавесившее подлавочную нишу до самого пола. Вы только поглядите! Притаилась, подобралась, глядит испуганно, глаза от испуга велики, словно плошки, косу зубами прихватила, Дабы не заорать от страха. Выглядывает из-под лавки, как набедокурившая кошка, голову втянула, щеки трясутся, губешки белые, дрожат, в руке нож.

– Вылезай, не съем, – отошел назад, сел в дальнем углу, Дверь осталась открыта, дорога свободна: беги, если хочешь. – Станешь убегать, не пугайся, у избы жеребец привязан. И покажи, где вода.

Скорее всего, девка, молодая, хотя в полутьме плохо видно, Да и страх черты исказил. Какое-то время оставалась неподвижна, только глаза бегали туда-сюда: незнакомец – дверь, незнакомец – дверь. Наконец расслабилась, ровно злое полено выкатилась из-под лавки, порскнула к двери и выскочила наружу. Сивый усмехнулся, встал, обошел избенку. Семь шагов на семь, земляной пол усыпан мелкими камешками – не галькой, та кругла и обкатана, – в одном углу стоит корзина, обмазанная глиной, в другом чаша, выдолбленная из дерева. Под лавкой покоится ведро. У двери что-то зашуршало. Сивый усмехнулся, оглянулся. Прячется за косяком, смотрит одним глазом, готова сорваться и бежать хоть на край света.

– Вода где? Здесь? – показал на ведро под лавкой.

Кивнула.

Снял крышку, зачерпнул чашей, напился. Башлыка не снял – вот еще. Испугается девка, вовсе умчится.

– Жеребца напою? – поднял ведро, неспешно пошел к двери. Кивнула, сдавая назад.

Пока Тенька пил, Безрод вытащил из седельной сумки яблоко, разрезал, половину кинул девке. Та стояла под деревом, внимательно следя за незнакомцем. Поймала, понюхала, сотворила обережное знамение и захрустела. Как будто не страшный.

– Темнеет. Очаг запали. Зря водой залила, – кивнул на избу, убрал ведро от жеребца и унес в дом.

Девка помедлила и осторожно пошла следом. У порога поколебалась и скользнула в избу…

Огонь весело трещал в очаге, на крюке висел котел, в нем булькало аппетитное варево.

– Не страшно?

Замотала головой. Показала пальцами во все стороны: «Там люди, там люди и там люди». Безрод усмехнулся, не та ли это немая, которую утащило страшное лесное чудовище? Как будто жива, здорова и в меру упитанна. Человеческих костей по углам не валяется, черепа на колья у дома не посажены, воронье над избой не кружит.

– Где хозяин?

Замычала, показала в лес, дескать, скоро будет. Охотится.

– К людям ходите? Или тут безвылазно?

Кивнула, ходят. Показала на топор, цепь, котел и прочие хозяйственные мелочи, закрутила руками, мол, меняемся. Снаружи всхрапнул Тень, немая, вытирая руки о передник, выскочила за порог. Раздались собачий лай, глухой мужской голос, радостное лопотание девки, и друг за другом они вошли в избу, сначала палевый пес, хозяин, и наконец, немая. Пес, было подбежавший к Сивому обнюхать, скуля, выбежал вон, девка за плечом охотника тянула шею, а тот, стоя на пороге, принялся неспешно разматывать с головы и лица башлык, такой же как у Безрода. Один виток, другой, третий – на гостя в оба глаза, не мигая уставился… как вчера говорил пахарь? Страшен, дик, не лицо, а личина.