– Ну что?

– Два из трех – твои.

– Да?

– На завалинку показывают.

– Врешь, старая! – подскочил и нырнул в дверь. Ворожея не успела и платок перевязать, как баламут выскочил. Глаза круглые, как у совы, тычет пальцем в избу. – Я кручусь вокруг плошки с водой, туда-сюда, а волос – за мной! Все время на меня показывает.

– Это я на дурака ворожила. Покажи, говорю, волос, мне самого большего дурачину в округе. Показал.

– Ты мне шутки шутить брось! – Тычок затряс пальцем. – Ворожи на третий волос!

И снова старик воссел на завалинке, от нетерпения грыз ногти, ноги ходуном ходили. Когда Ясна вышла, подскочил как ужаленный.

– Ну? Где?

– На западе.

– Я так и знал! – влетел в избу, схватил пожитки, выбежал во двор и остался премного удивлен, когда нашел ворожею у калитки. – У меня все собрано. Не провожай. Если молод и глуп – сильнее бьют, стар да умен – две выгоды в нем! Не поминай лихом.

Старуха покачала головой:

– Не поедешь один. Вместе уйдем.

– Вот еще! – Тычок недовольно засопел. – Мы сами с усами! Без тебя управимся.

– Ты не найдешь его без меня. Ну поехал на запад, а дальше? Кроме того, не один ты его… – Ворожея оборвалась на полуслове, опустила глаза.

– Что?

– Ничего, балабол. Уйдем вместе.

Дружина уверенно шла по следу ровно свора гончих. След вывел к пристани со смешным названием Не-Ходи-Мимо.

– И захотела бы, не прошла, – вздохнула Верна.

Безрод отправился на запад, куда именно, телохранители могли показать, но не сказать словами. Пристань поменьше, чем в Торжище Великом, и кораблей не так много. Ждали грюг несколько дней. Уж так получилось, что уходили на запад все больше такие ладьи, которые могли возить лишь тюки и бочата. А едва пришел здоровенный грюг, способный перевозить в трюме животных, разгрузился и собрался обратно на запад, на него тут же нашелся охотник.

– Девица-красавица, ты меня не понимаешь, – частил купец, размахивая руками как обмолоточный цеп. – Меня ждут в стране соловеев; Калач дни считает до прихода грюга, у него отменные производители; думаю, дело выгорит; мои коровы не просто дойные буренки, на племя везу; таких коров нет на десять дней пути вокруг; дело идет к новой породе, понимаешь, красота моя; видишь, во-о-он стоят, сами поджары, а вымя большое, молоко вкуснейшее, больного на ноги поднимет; за грюг проплачено еще месяц назад, что же мне, ждать прикажешь…

Верна только рот раскрывала вставить хоть слово, но бесполезно. Купец не дал слабины, и даже мало-мальского просвета не находилось в потоке болтовни. Парни тут не помогут, не убивать же купца за словоохотливость? Должен же он когда-нибудь устать.

– Я…

– Да, девица-красавица, новая порода; назовут моим именем, «корова Пестряка»; я не против, если обзовут просто «пеструхами»; у соловеев заливные луга вдоль течения Серебрянки, отличный выгон для моих красавиц…

– Мне…

– Ты какое молочко больше любишь? С пенкой? Свежее? Пеночник от моих коровок получается просто несравненный! Пеночку снимают березовыми черпаками в липовую чашу, и уже тогда пенка выходит желтая от жира. А когда настоится… Пальчики оближешь…

Бесполезно. Достала кошель и пересыпала в ладонь горсть рублей. Купец как зачарованный уставился на золото, частить перестал, наоборот, слова потянул, ровно забыл, как говорить. И то хорошо.

– Повезешь свое стадо на следующем грюге. За место каждой коровы плачу полрубля золотом. Их у тебя восемь, стало быть, четыре золотых рубля. Идет?

Соображая, купец нахмурился. Утащил брови на лоб и, огладив бороду, стал загибать пальцы:

– Еще месяц ожидания, постой для меня, пастьба для коров, отступные для Калача, потому что вовремя не привез…

– На все про все шесть рублей. По рукам?

– Семь! А еще найдешь на пристани Калача и все ему объяснишь!

– Хорошо.

Если бы Сивый нашелся так же быстро, как этот Калач! Сразу углядела на пристани кряжистого бородача поперек себя шире, что в нетерпении мерил шагами причал, пока привязывали грюг да опускали сходни для людей и скота.

– Ты, что ли, Калач? – Верна сама подошла к бородачу, на что тот воззрился с недоумением.

– Ну допустим.

– Пестряка не жди. Придет на следующем грюге.

– А ты кто?

– Я за него. На вот, держи, – бросила коровьему заводчику золото. – За простой и за беспокойство.

Калач, поджав губы, мерил взглядом сошедшее с грюга воинство и еле сдерживал гнев. Ничего не понятно, кроме того, что вместо Пестряка и его коров приехала эта дружина.

– Тьфу, окаянные! – Заводчик плюнул наземь, почесал загривок, повернулся и зашагал прочь.

Верна только плечами пожала и мрачно улыбнулась. Терять время не стали, прыгнули в седла и ушли на запад, куда семерых потянуло, как медведя на мед. Что это за земля? Почему Сивый направился именно сюда? Тут ему все близко, все родное? Здесь его душа и прошлое? Тутошние травы выросли на Безродовой крови? В этих местах он погребал друзей? Будто и солнце здесь по-другому светит и в душе колобродит, как перед чем-то неведомым и волнующим. И как будто повеяло окончанием черной полосы…

– Про Ледована? – Стюжень удивился. – С чего это вдруг?

– Не вдруг. – Безрод покачал головой. – Совсем не вдруг.

– Точно обухом по голове огрел! Никогда не угадаешь, что у тебя на уме! Дай хоть с мыслями собраться.

Старик некоторое время качал головой, выразительно глядя на Безрода. Сивый усмехался. Думай, верховный.

– Иные брешут, будто льды – мертвая земля, дескать, нет там души, – начал старик. – Враки все. Далеко на полуночи в ледяных землях тоже есть душа. Вон что устроили нам душевные люди позапрошлой зимой, до сих пор отойти не можем! Даже в лютый мороз сущее не умирает насовсем, а просто засыпает, как ты ночью.

Безрод молча кивал, играя желваками.

– Оттниры зовут его Исотун, мы – Ледован. В самый холодный день зимы он ходит по землям в человеческом обличье, или наоборот – ходит по земле, и в этот день становится жуткий мороз. Я еще мальчишкой сопливым был, когда старики говорили, будто Ледован и Жарован близнецы-братья, перебрасывают друг другу солнце, один с вершины холма, который называется Зима, другой с вершины холма, что зовется Лето. Покатит с горы солнце Ледован – зима пошла на убыль. Оттниры уверены, будто огромные льдины, что плавают по морям, – его ладьи, на одной из них находится сам Исотун. Ледован выглядит как обычный человек, только нельзя смотреть ему в глаза, прикасаться к нему и делить с ним стол. В твою душу снизойдет неописуемый холод, и увидишь его таким, каков он на самом деле, – полупрозрачный человек изо льда, весь в трещинах, ровно в морщинах.