для голодных казачьих лошадей. Не поднялись маньчжуры и на этот раз, когда на запрещение амбаня впускать русских в город Айгун наши отвечали построением против самого города поста, или, лучше, избы, сооруженной в одну ночь и получившей название Неожиданной. Маньчжуры и на этот случай не шелохнулись. Добрые отношения соседей не нарушились, хотя в избу Неожиданную и посажены были сорок казаков со штуцерами.

Таковы были дела в среднем течении Амура. Низовья реки стояли во всей своей дикой непривлекательности, лесистые, невозделанные, пустынные, на всем тысячеверстном протяжении своем имевшие только пять русских поселений и один город — все вблизи самого устья. На них маньчжуры не обращали внимания и, не считая своими и не заселяя своими, твердо убеждены были в том, что Амур исчез при слиянии с рекой Сунгари и река эта, сделавшись таким образом главной в соединении с рекой Уссури и Амуром, пошла в неизвестную даль и там где-то исчезла, впала, может быть, в другую реку, а может быть, и в самое море. При равнодушии к низовьям (оказавшимся выгодными для России) маньчжуры с тем же чувством безразличия относились и к лесным чащам, и пустыням в верховьях реки, соседних России. Раз в году на пограничных межах, в назначенных местах, по международному договору съезжались наши и китайские чиновники для поверки границ, в собственном смысле для обмена приветствий, привозили подарки, привозили вино, ели, пили, оставались друг другом довольны и разъезжались, границ не проверив. Смутно рисовался предел их на притоке Амура, речке Горбице, но стоял русский караул усть-стреленский на несколько сотен верст выше при слиянии Шилки с Аргунью; и сдерживалось казачье население далеко ниже караула, в двухстах верстах от Амура. И в то время, когда правительство искало средств и путей к приобретению этой некогда русской реки и лица, командируемые иркутским начальством, подбирались туда под тайным прикрытием и с сильной осторожностью, казаки границ не признавали и амурских соболей считали своими. По старой памяти, восходящей до времен Албазина, и по нисходящему живому преданию от прадедов, шилкинские и аргунские казаки клали по берегам Амура охотничьи тропы, устраивали с амурскими орочонами, далеко внутри течения реки этой, так называемые больчжоры[60] и бывали в самом Айгуне, забирались в реку Уссури, а старообрядец Гурий Васильев жил на Амуре скитом три раза и проплыл рекой до самого устья[61].

По этим намеченным и заведомым путям и при таком положении дел маньчжурских могла пройти из Шилки вдоль всего течения до самого устья Амура и та небольшая флотилия, которая вышла под видом доставления провианта нашим морским судам, а возвратились назад, успев устроить приобретение всего левого амурского берега. Заселение, начатое вскоре затем, уже не встречало противодействия и препятствий и, осевши там, ко времени нашего пребывания там глядело довольно прочным по отношению к туземцам и непрочным, может быть, только по смыслу собственного положения: без хозяйства, без руководства, без знания, без семян для посева, без соли для рыбы, со скотом, который валился после дурной дороги, от неблагоприятных влияний нового места. Я встретил там русское население в том настроении, когда оно недружелюбно относилось к существовавшим порядкам, сердито отзывалось о прошлом и не имело никакой веры, не питалось надеждами на будущее. Старые времена — но тяжелые времена! Тогда думали, что как легко было приобрести Амур, то так же легко можно произвести на нем и поселения; что если маньчжуры скоро подались на уступку, то так же быстро они могут взять свое слово назад: иначе ничем нельзя объяснить ту поспешность, с какой делалось вначале дело проведения этой вытянутой на двух с половиной тысячах верст оплотной линии, на которой помещены кое-как селения забайкальских казаков. Маньчжуры, как мы сказали, и ухом не вели, и только когда явилась против Айгуна Неожиданная, и принес один маньчжур, возвратившийся из бегов, недобрый слух о том, что он собственными глазами видел, на Шилке, в Горбицах большое русское войско, маньчжуры подтянули к Айгуну свои войска, начали ежедневно производить артиллерийское учение и перестали допускать русских в свой город. И далеко уж потом, когда казачьи станицы с берегов Амура и в селения Хабаровки повернули на правый берег Уссури, маньчжурские власти опомнились, засуетились, стали высказывать всякому встречному свое неудовольствие и смело уверяли, что они русских с нового места прогонят. Река Уссури сделалась спорной, обещала быть встречным пунктом для стычек и конечного неудовольствия, передовому посту нашему на озере Ханка угрожала даже серьезная опасность: оба офицера, и наш и маньчжурский, крепко поссорились, грозили друг другу оружием. Близ другого поста нашего в гавани Посьета поставлены были маньчжурские караулы; соседние жители прекратили с нашими торговые сношения; дела не клеились. Но Пекинский трактат прекратил все недоразумения, и прекратил их в то время, когда на берегу Уссури существовали десятка полтора русских казачьих селений, красовавшихся на обширных и роскошных низменностях.

Мы помним эти низменности, покрытые богатой растительностью и сочной травой и на которые приводилось нам любоваться в течение двух недель, бывших у нас в распоряжении. Одни низменности упирались в каменистые подножия высокого хребта Хехцира, большая часть других уходила в конечную даль, где сквозь матовую синеву дали уже тускло прорезались вершины гор, далеко ушедших к морю. Долина Уссури была бы сплошной, если бы раза три не выпускал на ее берег отдаленный хребет свои невысокие отроги, как бы для того, чтобы придать берегам большее разнообразие, — и делал свое дело. Амур в самых лучших, красивейших своих местах не выдерживает сравнения с улыбающейся приуссурийской местностью, на всем ее протяжении, доступном для судоходства, на всех этих почти трех сотнях русских верст, какие легли между устьем р. Сунгачи, вытекающей из озера Ханка, и устьем самой Уссури, при впадении круто поворачивающей Амур на северо-восток. Здесь сама природа поспешила указать направление для поселений, и, будь они свободными (без той безрасчетной опеки, с какой велись все дела на Амуре), пришельцы предпочли бы суровым и негостеприимным низовьям Амура долину реки Уссури. Там мертвая хвоя, мшистые таежные болота, хорошо родится ячмень и удержится рожь; здесь корабельные леса в представительстве клена, дуба, орешника, роскошные травы в полях, годами дозревает виноград, дико растут яблоки, в одном из озер водятся речные черепахи, а у китайца Викула родится сам-250 кукуруза, сам-350 буда. Там господствуют северные ветры и Амур спит еще подо льдом в то время, когда на берегах Уссури наливается почка и луга улыбаются зеленью при господстве ветров юго-западных. Амур идет в Охотское море