всех своих лесных соседей: белок, горностаев, хорьков, тетеревей и рябчиков; житель нор в древесных дуплах или под деревом, где он нежится на постели из травы, моху и перьев, — это соболь, который живет всегда домовито, строит несколько гнезд и дальше пяти верст (приблизительно) из своего околотка не заходит, разве на случай выбора подруги, и тогда обыкновенно ночует в ее гнезде в виде исключения. Сделавшись отцом, он в тоже время не перестает быть злодеем, самоедом, и самка, зная его кровожадные наклонности, родит обыкновенно где-нибудь в горе под плитой (двух и трех, а иногда 6, 7 и даже 9) скрытно от самца, который щенят своих пожрет; но и сам он, в свою очередь, пожирается пробегающим товарищем, если настороженный промышленником лук убьет его стрелой и помещенный тут же снаряд (очеп) не поднимет его на воздух, оставив валяться на земле. Такой снаряд, устанавливаемый на след соболя, более других употребителен по зимам, когда глубокие снега не могут удерживать собачьей ноги. Собака во все другие времена года ловит соболя только на открытом месте и служит охотнику в лесу тем, что загоняет зверька на дерево, но и там находит его стрела или пуля, только такие, которые пускает крепко привесившая рука, управляемая зорким и привычным глазом. Хотя намеченными и привычными путями, соболь любит по преимуществу отроги Яблонового или Станового хребта (включая сюда и оба Хингана) и селится в дремучих лесах по рекам: лучшие в вершинах Олекмы, на А ль доне и Уде, средние — на Колыме и худшие — на Вилюе, а затем и по Амуру, и по Уссури; причем только албазинские стоят еще в высокой цене и в большом почете[70].

Некогда соболь увлек сюда на Амур Хабарова с товарищами; он же и в наши дни не теряет магнетической силы своей для большинства русского люда (когда золото составляет еще запутанную и трудноразрешимую, а для частных людей и недоступную на Амуре загадку). Не только сюда, но и на Уссури пришли за соболем и сибирские купцы, для которых это дело первого сорта и бывалое, явились с Сунгари комиссионеры китайских купцов и маньчжуры с Амура с русским серебром. Серебро зазвенело и засверкало и здесь в таком множестве, о каковом и не снилось орочам и гольдам, привыкшим отдавать соболей за дабу, за железные и медные вещи. А затем появился соболь и на шапках айгунских нойонов, которым служил прежде дешевый мех мелкого барашка-мерлушки.

К ним-то, к этим нойонам, и переходим мы теперь, чтобы с их разрешения и по их указаниям проникнуть в глубь города Айгуна и рассказать о том, что мы видели и слышали в короткое и торопливое время знакомства и свиданий.

2. ГОРОД АЙГУН

На первый проезд мой по Амуру вход русским в Айгун был строго запрещен по поводу ссоры, возникшей после запрещения маньчжурам продажи их водки (араки). Прежде наши свободно разгуливали по деревням и по городу; тут и там заводили торговые дела; застигла их ночь — ночевали; днем свободно и не встречая обид бродили повсюду. Но раз благовещенские дамы, возвращаясь из Айгуна, в одной деревне были встречены неистовым криком мальчишек; в сани было брошено несколько камней, один кирпич успел даже больно зашибить кого-то. В самый город в день моего приезда не впустили любопытную молодежь-моряков даже и после того, когда они сошли на берег и вступили в одну из городских улиц.

Чтобы получить дозволение на осмотр города, мы должны были обратиться к посредству одного из нойонов, случайно прибывшего в Благовещенск и на обязанности которого лежали все дела по сношению с русскими. Это был славный старик, любимый всеми своими и всеми нашими (за последнее он не один раз поплатился)[71] и действительно более наклонный к делам миролюбивого и кроткого порядка, чем к таким, которые вызывали на ссору, сеяли неудовольствия. Старик Оргинга, с синим прозрачным шариком на шляпе, скоро устроил нам это дело: амбань дал разрешение с назначением утра одного дня, в который нам надо было плыть мимо Айгуна вниз по Амуру. Утром мы попасть не успели; приехали вечером на солнечном закате, думая переночевать и на другой день пуститься в город. Так мы рассчитывали; вышло иначе.

Лишь только остановилась наша лодка, и пяти минут не прошло, на берегу собралась толпа густая, говорливая, разнообразная: тут были и мальчишки, и старики, и взрослые, не было только женщин, но и их любопытные лица можно было различать в окнах домов на берегу. Любопытство было возбуждено сильно: некоторые побросали работу, привязывали лошадей, выскакивали из лодки. Толпа прибывала. Явились полицейские. Мальчишки толкали друг друга в Амур, брызгались водой, шумели, толкались; особых беспорядков не делали, но двое полицейских все-таки с палками в руках бросались в толпу, валили ее назад, лупили палкой направо и налево, увеличивая таким образом шум, производя безурядицу. Толпа все-таки шумела и напирала; мальчишки не переставали резвиться; полицейские били их палкой по спинам, по плечам, бежали за самыми неугомонными в гору, усиливая и учащая удары. Сильнее других доставалось передним. Словом — первая картина была крепко знакомая! Один из взрослых, спину которого урезал-таки полицейский, крепко снялся с ним спорить и браниться, полицейский возражал, но слабо, заикаясь, не отыскивая слов, и долго потом не мешался в толпу и не колотил народ палкой. Мы не могли дать себе отчета в том, зачем вся эта толпа? Ведь не диковина же для нее русская лодка и сами русские, после того как пять лет сидим обок друг с другом?

Последствия объяснили причину. Вскоре на нашу лодку явился молоденький нойон с шариком в сопровождении другого, но не слуги, а неизменного шпиона и соглядатая, называемого общим именем божко, обязанного по китайскому положению доносить обо всем, что увидит и услышит[72]. Пришедший чиновник передавал, что теперь уже пробита заря и в город по положению пройти нам невозможно, что амбань ложится спать, что он нарочно целый день сегодня ждал нас и по этой причине не ездил за город на маневры, но что он завтра рад нас видеть и сейчас приказал прийти к нам коменданту, лишь бы мы подождали часа полтора.

Очутившись, таким образом, в положении людей, нежданно-негаданно сделавшихся без вины виноватыми, но над которыми замышлено мщение и на первых порах налагается запрещение, ранний час называется поздним, объявляют, что амбань ложится спать, когда, по всему вероятию, жена его еще и