Локк помнил: такие сцены нелегко забыть, как он ни пытался.

– Боже, – сказал он тихо, – какая поганая история.

– Я возвращаюсь в Сантарен. Не хочу ждать, когда они придут за мной.

– Они не придут.

– Откуда ты знаешь? Мы облажались. Мы же могли их подкупить, согнать с земли как-то по-другому.

– Сомневаюсь. Ты слышал, что сказал Тетельмен. Земли предков.

– Можешь взять мою долю, – сказал Штумпф. – Мне не нужно ни клочка.

– Ты всерьез? Ты выходишь из игры?

– Мне паршиво. Мы мерзавцы, Локк.

– Твои проблемы.

– Мои. Я не такой, как ты. Кишка тонка для таких дел. Купишь мою треть?

– Смотря за какую цену.

– Сколько дашь. Она твоя.

Закончив исповедь, Штумпф вернулся к себе в кровать и лежал в темноте, докуривая сигарету. Скоро рассвет. Еще один рассвет в джунглях; драгоценный момент времени, всегда слишком короткий, перед тем, как вся округа начнет истекать потом. Сейчас он просто ненавидел это место. Но он хотя бы не притрагивался к индейцам, и даже не приближался к ним. Какой бы болезнью они ни заразили Черрика, он точно ее не мог подхватить. Не пройдет и сорока восьми часов, как он будет в Сантарене, а потом в городе, любом городе, куда племя никогда за ним не последует. Он уже искупил свою вину, разве нет? Уже заплатил за свою жадность и самонадеянность гниющими кишками и ужасом, который, как он знал, никогда его полностью не отпустит. Пусть это станет достаточным наказанием, взмолился Штумпф и забылся сном мерзавца, прежде чем обезьяны начали криками приветствовать новый день.

Жук с золотой спинкой пролез через москитную сетку Штумпфа и жужжал, летая в поисках выхода по все убывающим кругам. Выхода он не нашел. Наконец, утомленный поисками, сел на лоб спящего мужчины и стал бродить туда-сюда, пить из пор. Везде, где прошло это легчайшее создание, кожа Штумпфа лопалась, на ней оставался след из крошечных ранок.

До индейской деревни они добрались к полудню. Солнце палило, как глаз василиска. Вначале им показалось, что в деревне пусто. Локк и Черрик прошли за ограду, оставив страдавшего от дизентерии Штумпфа в джипе, подальше от жары. Первым заметил ребенка Черрик. Мальчик лет четырех со вздутым животом и жирными полосами алой растительной краски уруку на лице вылез из своего укрытия и подошел, чтобы поглазеть на нарушителей спокойствия. Любопытство придало ребенку храбрости. Черрик застыл на месте, Локк тоже. Один за другим, из хижин, из-под деревьев у ограды вылезли члены племени и стали, как мальчик, глазеть на пришельцев. Локк не мог разобрать на их плоских широконосых лицах ни проблеска эмоций. Этих людей – каждого индейца он воспринимал как часть одного зловещего племени – было невозможно раскусить: притворство входило в число их главных умений.

– Что вы здесь делаете? – сказал он. Солнце жгло ему шею. – Это наша земля.

Мальчик все смотрел на него. В его миндальных глазах не было и намека на страх.

– Они тебя не понимают, – сказал Черрик.

– Притащи сюда Краута. Пускай он им объяснит.

– Он не может идти.

– Притащи его сюда, – сказал Локк. – Пусть он обосрется, плевать.

Черрик побрел назад по тропе, оставив Локка стоять в кольце из хижин. Тот переводил взгляд с одной двери на другую, с дерева на дерево, пытаясь оценить число людей. Здесь было почти тридцать индейцев, из которых две трети составляли женщины и дети. Потомки великого народа – когда-то десятки тысяч их соплеменников странствовали по бассейну Амазонки. Теперь эти племена почти уничтожили. Лес, где они счастливо жили в течение многих поколений, вырубили и сожгли; по их охотничьим угодьям протянулись восьмиполосные скоростные шоссе. Все, что для них было священным – дикая природа и место в ее системе, – растоптали и захватили: они стали изгнанниками на своей собственной земле. Но все равно отказывались платить дань новым хозяевам, несмотря на имевшиеся у тех винтовки. Только смерть заставила бы их признать поражение, думал Локк.

Когда Черрик дошел до Штумпфа, тот валялся на переднем сиденье джипа, и его одутловатое лицо с двойным подбородком выглядело еще сквернее, чем обычно.

– Ты нужен Локку, – сказал Черрик, толчками выводя немца из забытья. – В деревне еще есть люди. Тебе надо поговорить с ними.

– Я не могу идти, – простонал Штумпф. – Я умираю…

– Ты нужен Локку живым или мертвым, – сказал Черрик. Страх перед Локком, так и оставшийся невысказанным, объединял их; страх, да еще жадность.

– Мне очень плохо, – заныл Штумпф.

– Если я не приволоку тебя, он сам сюда придет, – ответил Черрик. Аргумент был неотразимым. Штумпф поднял на Черрика отчаявшийся взгляд и кивнул своей массивной головой:

– Ладно, помоги мне.

У Черрика не было желания давать руку Штумпфу. От того несло болезнью, словно содержимое его кишок сочилось сквозь поры кожи, блестевшей, как налет на протухшем мясе. Но Черрик все равно взял протянутую руку. Без помощи Штумпф никогда бы не преодолел сотню метров, отделявшую джип от ограды.

Локк начал что-то орать.

– Пошли, – сказал Черрик, выволакивая Штумпфа с переднего сиденья туда, откуда доносились вопли Локка. – С этим надо покончить.

Когда они вернулись в кольцо хижин, там все было по-прежнему. Локк взглянул на Штумпфа:

– У нас тут нарушители границ.

– Вижу, – вяло ответил Штумпф.

– Скажи им убраться с нашей земли. Скажи, что это наша территория. Мы ее купили. И не желаем видеть поселенцев.

Штумпф кивнул, стараясь не встречаться взглядом с бешеными глазами Локка. Иногда он ненавидел этого человека почти так же сильно, как себя.

– Давай, – сказал Локк и жестом велел Черрику отойти от Штумпфа. Тот подчинился. Немец качнулся вперед, свесив голову на грудь. Лишь через несколько секунд он сообразил, что сказать. Затем поднял голову и пробормотал на плохом португальском несколько невнятных слов. Его декламацию встретили теми же пустыми взглядами, что и выступление Локка. Штумпф сделал еще одну попытку, задействовав весь свой скудный словарный запас, чтобы пробудить наконец искру понимания в этих дикарях.

Мальчик, которого так развлекали кульбиты Локка, теперь уставился на этого третьего демона. С его лица сошла улыбка. Этот был совсем не таким смешным, как первый. Он был больным и изможденным, от него пахло смертью. Мальчик зажал нос, чтобы не вдохнуть гнусный запах, исходящий от мужчины.

Штумпф тусклыми глазами всматривался в слушателей. Если они все-таки понимали и просто изображали тупое недоумение, то играли превосходно. Исчерпав свои убогие познания в португальском, он беспомощно повернулся к Локку и сказал:

– Они не понимают меня.

– Скажи им еще раз.

– По-моему, они не говорят на португальском.