– Конечно, – сказал Тетельмен. – Им, считай, уже конец. Если вы их не изничтожите, они сделают это сами.

– Самоубийство? – спросил Локк.

– Своего рода. Они просто падают духом. Я десятки раз видел такое. Племя теряет свою землю, и вместе с ней желание жить. Они перестают заботиться о себе. Женщины больше не беременеют, мужчины начинают пить, старики просто морят себя голодом до смерти. Пара лет – и их словно что и не было.

Локк залпом проглотил остаток выпивки, молча отдавая дань гибельной мудрости этого народа. Они знали, когда умирать, что нельзя сказать про многих, кого он встречал на своем пути. Мысль об их желании умереть полностью избавила его от чувства вины. Чем было оружие в его руках, как не инструментом эволюции?

На четвертый день после их приезда на пост лихорадка Штумпфа спала, к большому разочарованию Дэнси.

– Худшее позади, – объявил он. – Еще пара дней отдыха, и можете возвращаться к своим делам.

– Что планируете делать? – поинтересовался Тетельмен.

Локк наблюдал с веранды за дождем. Потоки воды лились с облаков, которые висели так низко, что задевали вершины деревьев. Потом, так же внезапно, как и начался, ливень прекратился, словно выключили кран. Выглянуло солнце. От омытых дождем джунглей шел пар, и природа снова была готова расти и цвести.

– Не знаю, – сказал Локк. – Может, найдем подмогу и вернемся сюда.

– Есть способы, – сказал Тетельмен.

Черрик, сидевший у двери, где было хоть немного прохладней, взял стакан, который редко выпускал из рук в последние дни, и наполнил его снова.

– Только без оружия, – сказал он.

Черрик не прикасался к винтовке с тех пор, как они сюда приехали. По сути, он избегал контактов со всем окружающим, не считая бутылки и кровати. Его кожа облезла и потрескалась.

– Оружие не понадобится, – тихо промолвил Тетельмен. Его слова повисли в воздухе, как невыполненное обещание.

– Избавимся от них без оружия? – сказал Локк. – Если ты предлагаешь ждать, пока они вымрут сами, у меня не хватит терпения.

– Нет, – сказал Тетельмен, – можно и побыстрее.

– Как?

Тетельмен лениво глянул на Локка:

– Они для меня один из источников средств к существованию. Прося о помощи, вы делаете меня банкротом.

«Он не только выглядит как старая шлюха, но и мыслит так же», – промелькнуло в голове у Локка.

– И чего она стоит, твоя великая мудрость? – спросил он.

– Долю того, что найдете на своем участке, – ответил Тетельмен.

Локк кивнул:

– Что мы теряем? Черрик? Ты согласен дать ему долю?

Черрик выразил согласие, пожав плечами.

– Хорошо, – сказал Локк, – говори.

– Им нужны лекарства, – объяснил Тетельмен, – потому что они так легко подхватывают наши болезни. Подходящая болезнь может уничтожить их за одну ночь.

Локк поразмыслил над этим, не глядя на Тетельмена.

– Покончим одним махом, – продолжил Тетельмен. – Они практически беззащитны перед некоторыми бактериями. Не могут им сопротивляться. Триппер. Оспа. Даже корь.

– Как? – спросил Локк.

Опять молчание. За ступеньками веранды, где кончалась цивилизация, джунгли распускались навстречу солнцу. В этом влажном мареве растения цвели, гнили и расцветали вновь.

– Я спросил как, – повторил Локк.

– Одеяла, – ответил Тетельмен, – одеяла умерших людей.

В ночь после выздоровления Штумпфа незадолго до рассвета Черрика внезапно разбудил кошмар.

Снаружи царила кромешная тьма. Глубокую ночь не освещали ни луна, ни звезды. Но внутренние часы, которые работа наемника настроила очень точно, говорили, что первые лучи скоро проглянут, и он не хотел снова погружаться в сон. Старик только и ждет, чтобы он заснул. Черрика так напугали не поднятые ладони и не стекающая с них кровь, а слова, которые своим беззубым ртом произнес во сне старик. Это от них теперь по телу наемника стекал холодный пот.

Что это были за слова? Теперь он не мог припомнить, но хотел, отчаянно хотел восстановить те ощущения наяву, где над ними можно было посмеяться и забыть. Но слова так и не пришли. Он лежал на измятой постели, а темнота вокруг была такой густой, что он не мог пошевелиться, и внезапно перед ним повисли окровавленные руки. Ни лица, ни неба, ни племени. Только руки.

– Я сплю, – сказал Черрик сам себе, но в глубине души знал, что это не так.

И еще голос. Его желание исполнилось. Это были слова, которые привиделись ему во сне. Некоторые имели смысл. Черрик лежал, как новорожденный младенец, слушающий разговоры родителей, но не способный понять ничего. Он был полным невежей и впервые, выйдя из детского возраста, ощутил горечь незнания.

Голос заставил его бояться неопределенности, которой он так долго избегал, бояться шепота, который он так долго заглушал. Старик говорил от лица мира и об изгнании из мира; о том, что тот, кто ищет обладания, всегда терпит поражение. Черрик с трудом выносил его слова, жалея, что не может остановить голос и попросить объяснений. Но тот уже затих, растворился в диком бормотании попугаев на деревьях, в хриплых и ликующих звуках джунглей, которые теперь разрывали тишину со всех сторон. Сквозь ячейки москитной сетки Черрику был виден разгоравшийся за ветвями деревьев рассвет.

Он сел. Руки и голос исчезли, и с ними пропало все, кроме раздражающего бормотания, которое он по чти понял. Во сне он сбил в комок единственную простыню и теперь с отвращением смотрел на свое тело. Спина, ягодицы и внутренняя сторона бедер зудели. Слишком пропотели жесткие простыни, решил он, и в очередной раз вспомнил маленький домик в Бристоле, который когда-то считал родным.

Птичий гомон спутывал мысли. Он переместился к краю кровати и откинул москитную сетку. Ее грубые нити впились ему в ладонь. Он отпустил сетку и выругался про себя. Опять кожа будет страдать от зуда, начавшегося с самого первого дня приезда на пост. Даже подошвы ступней, придавленные к полу весом тела, словно чувствовали все выступы и зазубрины. Черрик хотел убраться отсюда как можно скорее.

Вдруг он почувствовал теплую струйку на запястье и уставился на кровавый ручеек, стекающий с ладони на предплечье. В основании большого пальца, там, где Черрика задела москитная сетка, красовался порез. Он кровоточил, хотя и не сильно. Черрик пососал его, снова чувствуя ту странную чувствительность к прикосновениям, которую заглушала только выпивка, и то лишь в большом количестве. Сплюнув кровь, он начал одеваться.

Одежда как бичом обожгла спину. Рубашка, жесткая от пота, натирала плечи и шею. Черрик чувствовал себя так, словно каждая нитка раздражала нервные окончания. Можно было подумать, что рубашка сделана из дерюги, так она драла кожу.

За дверью послышались шаги Локка. Осторожно завершив туалет, Черрик вышел к нему. Локк сидел за столом у окна. Он углубился в карту Тетельмена, попивая крепкий кофе со сгущенным молоком, который с таким удовольствием варил Дэнси. Локку и Черрику было нечего сказать друг другу. После того что случилось в деревне, все претензии на уважение или дружбу испарились. Локк теперь демонстрировал нескрываемое презрение к своему временному компаньону. Их держало вместе одно – контракт, который подписали Черрик и Штумпф. Вместо того чтобы выпить на завтрак виски, что, как хорошо знал Черрик, Локк воспримет как еще один признак его морального распада, Черрик налил себе тошнотворного пойла Дэнси и вышел наружу поглазеть на рассвет.