уже несколько лет, как я хорошо знаком с Ином Фабосом, но никогда еще не видел его таким взволнованным и не желающим отделаться от своих собственных мыслей. Необыкновенно красивый, изящный мужчина с широкими плечами, результат частых гребных гонок, представитель саксонской расы с головы до ног, с вьющимися каштановыми волосами, чисто выбритым подбородком, с юношескими глазами и мужественной душой, вот он, Ин Фабос. Никто из нас никогда не мог понять, о чем он думает. Вчера, например, я назвал бы его самым беспечным банкиром трех соединенных королевств — Ирландии, Уэльса и Англии. Сегодня он рассуждал, как философ, потому что наткнулся на несколько жалких жемчужин, украденных из его кабинета. И неужели только из-за этого изменю я свое мнение о нем? Черт меня возьми, если я это сделаю. Уж как вы себе там хотите, но сама девушка играет здесь не последнюю роль…

И вот Тимофей Мак-Шанус, удалившись от яств и напитков, отправился посмотреть на красивую пастушку, продававшую гравюры и шипучие напитки. Что же он увидел там? Ничего особенного, если смотреть издали, но стоило подойти несколько ближе — и он увидел самую черную и лукавую пару глаз, какую вы когда-либо видели на лице Венеры.

Я не похожу на всех мужчин, когда дело касается женского пола, но когда эта девушка взглянула на меня, я покраснел, как солдат перед военным судом.

Не выше среднего роста, с темно-каштановыми, почти черными волосами и губками как розовый бутон, в ней было нечто французское и в то же время американское, делавшее из нее какое-то чудо.

Она была молода — около восемнадцати, я думаю, — в ее фигуре было что-то, делавшее ее, сообразно нашим северным понятиям, на пять лет старше; но я, знающий Европу, скажу: нет! ей всего восемнадцать лет, Мак-Шанус, мой мальчик, и в Америке распустились эти персики на ее щечках. Если бы я ошибся, то достаточно было услышать ее голос, чтобы подтвердилось мое мнение. Голос этот, когда говорила молодая девушка, был так чист и музыкален, как звон серебряных колокольчиков.

— Не хотите ли купить какую-нибудь новеллу? — спросила она, расцветая, точно букет роз. — Последняя вещь, принадлежащая перу сэра Артура Холль-Ройдера с его автографом… одна гинея.

— Милая моя, — сказал я, — Тимофей Мак-Шанус читает только собственные произведения. Не говорите о его бедных соперниках.

— Ах, какой вы остроумный! — сказала она, глядя на меня с любопытством. — Лучше ваших книг нет, разумеется. Почему же вы не прислали мне несколько экземпляров на продажу?

— Потому что все они уже распроданы, — ответил я. — Архиепископ и лорд-канцлер, оба сожалеют об этом. «Тимофей, — сказал мне его сиятельство, — великие писатели умерли, Тимофей! Восстань и пиши, или мы погибли окончательно». Всех богатств не хватит на то, чтобы купить одну из моих повестей… если только вам не удастся получить ее за четыре пенса у какого-нибудь букиниста.

Она решительно не понимала, как ей держаться со мной.

— Как странно, что мне незнакомо ваше имя, — сказала она с некоторым смущением. — Печатались ли рецензии в газетах на ваши сочинения?

— Моя милая, — ответил я, — все эти газетные рецензенты не могут понять их. Будьте к ним снисходительны. Вы в той же мере не можете сделать шелкового кошелька из свиного уха, как не можете сделать черных жемчужин из леденцов. Будь это возможно, Тимофей Мак-Шанус всегда ездил бы на собственном автомобиле, а не наслаждался бы задней скамейкой омнибуса. Мир странен, и в нем больше плохого, чем хорошего.

— Нравится вам мой жемчуг? — спросила она.

Я ответил, что он достоин того, чтобы она носила его.

— Папа купил его в Париже, — сказала она самым естественным тоном. — Он не совсем черный, как видите, а с бронзовым отливом. Я отношусь к нему совершенно хладнокровно… Я предпочитаю вещи, которые блестят.

— Как ваши глаза, — воскликнул я, читая в них выражение полной искренности. Да, я мог бы теперь громко смеяться над тем, что мне рассказал о ней мой друг Фабос. — Как ваши глаза, когда вы танцевали с моим знакомым доктором.

Она покраснела до корней волос и отвернулась.

— О, доктор Фабос! Вы разве знаете его?

— Вот уже десять лет, как мы живем с ним, точно братья.

— Скажите, много людей умертвил он в Лондоне?

— Он не занимается такими почетными обязанностями. Он деликатный, честный, независимый джентльмен. Никого богаче не найдете вы, пожалуй, и в Америке. Человек, который осмелится слово сказать против него, будет призван к ответу самим Тимофеем Мак-Шанусом. Пусть он примирится с небом прежде, чем сделает это.

Она бросила на меня лукавый взгляд, еле удерживаясь от смеха.

— Я уверена, что он послал вас, чтобы вы сказали это! — воскликнула она.

— Ну да, послал, — ответил я. — Он очень беспокоится относительно вашего мнения о нем.

— Что же я могу знать о нем? — сказала она и, обернувшись в ту сторону, где он стоял, воскликнула — Он разговаривает с моим отцом. Я уверена, он догадывается, что мы терзаем его здесь на кусочки!

— Каждый из которых — настоящая жемчужина, — ответил я.

— О, папа зовет меня! — воскликнула она, сразу прерывая наш разговор.

Спустя минуту после этого я увидел, как генерал, она и доктор Фабос уходили вместе, как будто всю жизнь были знакомы друг с другом.

— Да не прогневается великий Бахус на маленьких божеств, которые распоряжаются всеми этими банкетами, да простит он им! — крикнул я Барри Хиншоу и всем остальным. — Он ушел, не оставив нам денег для ужина, а у меня всего два шиллинга и десять пенсов — весь капитал мой в этом смертном мире.

Мы печально покачали головой и застегнули наши пальто. Пришли жаждущие и уходили жаждущие.

— И все это из-за безделушки, которую я мог бы спрятать в своем кармане, — сказал я, когда мы выходили из Тоун-Холла.

II

МИСС ФАБОС РАССКАЗЫВАЕТ