разных языках, искажая верования друг друга. У меня есть один поразительный пример, до какой слепоты может доводить нетерпимость. Недавно вышла книга г. Наживина «Голоса народов»678. Там есть такая сноска: «Как-то мне пришлось быть в собрании “соловьёвцев”. Беседа зашла об “искуплении”. Один из присутствующих соловьёвцев, молодой образованный человек, утверждал, что без веры в искупление человеку нет спасения. “Значит, по вашему мнению, миллиарды живших и живущих китайцев, индусов, турок обречены Богом на погибель, хотя бы они жили праведной, святой жизнью? – спросил один из присутствующих. – И не только индусы и китайцы, но и сотни миллионов хотя бы русских крестьян, которые не только не понимают учения об искуплении, как не понимаю сего и я, но никогда даже не слыхали о нём, – и те погибли тоже? И спасены, значит, те сотни или тысячи людей, ничтожнейшая песчинка в человеческом море, – которые, не скажу, понимают, но принимают учение об искуплении?” И молодой образованный человек, хотя и поколебавшись одно мгновение, нашёл в себе смелости или безумия, чтобы ответить: “Да!”».

Вот поразительный образчик ослепления от нетерпимости! Ведь всякий, хотя бы понаслышке знающий учение Вл. Соловьёва, отлично понимает, что Вл. Соловьёв на вопрос о погибели «миллиардов» не верующих в искупление со всей силой отвечает «нет», они не погибнут, они тоже спасутся! Очевидно, или молодой человек вовсе не «соловьёвец» и совсем необразованный, или г. Наживин в слепой нетерпимости приписывает ему то, что тот не мог говорить, по крайней мере, оставаясь «соловьёвцем». Если бы тут была не слепота Наживина, то он вместо того, чтобы возмущаться ответом «соловьёвца», должен был бы уличить «молодого образованного человека» в том, что тот совершенно не знает учения своего учителя. Очевидно, сам г. Наживин, несмотря на 8-й том сочинения В. Соловьёва679, продолжает приписывать ему мысль, с которой Соловьёв ревностно боролся.

Религиозная нетерпимость мешает понять друг друга, полюбить, начать общую религиозную работу, до чего-нибудь договориться.

Давно всеми искренними людьми провозглашена как необходимая жизненная правда свобода совести. Пора эту свободу не только провозглашать или добиваться её законодательного признания, но самим нам осуществить в нашем отношении друг к другу.

Вопиющая несправедливость

Бюрократия любит объяснять свою отсталость «тревожным настроением страны». Если бы не революционное движение, которое ей мешает, уже давно бы началось «мирное обновление» на началах, провозглашённых манифестом 17 октября.

И вот начинаются «реформы» и «мирное», т. е. циркулярное, обновление.

Кажется, никогда ещё не было такого затишья в университетах, как в истекшем учебном году. Всюду состоялись экзамены, почти нигде не прерывалось правильное течение занятий.

Самое благоприятное время для «реформ» – никакой «революции», самое «мирное» настроение. И вот циркуляр: исключить всех вольнослушательниц и воспретить доступ в университеты женщинам и семинаристам. Реформы начались!680

Но мы не станем обсуждать, насколько это «мирное обновление» соответствует духу манифеста 17 октября. Мы коснёмся этого распоряжения с иной стороны. Со стороны его «справедливости», не с какой-нибудь «высшей», а самой обыкновенной, человеческой.

Ну пусть, по мнению бюрократии, «обновление» страны требует, чтобы женщины в университеты не допускались. Но на каком основании исключаются те, которые уже этою же самою бюрократией были допущены? Что они сделали, что на них рушится такая тяжёлая кара?

Сколько стоило труда, средств, всевозможных лишений и жертв, и вдруг единым росчерком пера сотни трудящихся девушек, ни за что ни про что, из каких-то «высших» государственных соображений во имя «обновления родины», выбрасывают за борт.

Нет, есть и «высший суд». Нарушение справедливости вопиющее, явное не может быть оправдано ничем.

Университеты единогласно ходатайствуют об отмене этого циркуляра, но вряд ли будет успех: у того, у кого хватило духу создать такой циркуляр, хватит жестокости и провести его в жизнь.

[Замечания по поводу реферата С. А. Аскольдова]

В своём вступительном слове Антон Владимирович [Карташёв] сказал, что в настоящем Обществе будут исследоваться теоретические вопросы с той их религиозной психологической основы, с которой они только могут быть изучаемы. Я вполне к этому присоединяюсь и думаю, что без понимания этих психологических религиозных основ никакое теоретически религиозное обоснование невозможно. Между тем говорить сразу об этих психологических основах – вещь слишком трудная, при самой горячей искренности того, кто будет говорить. Но для того, чтобы всё-таки передать из них хоть что-нибудь, я позволю себе предварительно сказать о том, как я понимаю задачи настоящего общества. Прав Антон Владимирович, когда говорит, что задачи Общества не такие, как были у прошлых Религиозно-философских собраний, и что, в то время как тогда в интеллигенции, разрозненной внутри, определилось оппозиционное отношение к официальной церкви, сейчас члены его хотят высказать своё религиозное credo друг другу681. Вот почему нельзя было придумать более удачного реферата, как о новом и старом религиозном сознании. Какие бы рефераты ни читались в настоящем Обществе, если действительно в основу его деятельности кладётся желание договориться до чего-нибудь определённого, они будут вертеться вокруг обсуждения старого и нового религиозного сознания.

Теперь я перейду к своим замечаниям по поводу реферата Сергея Алексеевича.

Во-первых, я считаю в высшей степени неудачным термин «новое религиозное сознание». Но он уже пущен в оборот, а бывает часто, что от неудачных терминов, пущенных в оборот, даже при сознании их неудачности, трудно бывает отрешиться682. В самом деле, что такое нужно разуметь под словом «новое религиозное сознание»? Если индивидуальные переживания тех лиц, которые себя именуют его представителями, то почему всякое другое индивидуальное переживание не является столь же новым в религиозном отношении? Неужели Достоевский, православный в своих религиозных переживаниях, был менее представителем нового религиозного сознания, чем его теперешние представители? Таким образом, если стать на точку зрения индивидуальных переживаний и с этой точки зрения именовать себя представителями нового религиозного сознания, то я утверждаю, что всякое индивидуальное переживание религиозного чувства есть единственное в истории и в этом смысле является безусловно новым. Если новое религиозное сознание хочет так называть себя как новую философскую концепцию, то оно и на это не имеет никакого права, потому что в истории мы знаем концепции однородные по их философско-логической структуре. Значит, с этой стороны оно новым религиозным сознанием названо быть не может.

Далее я хотел бы не столько возражать по поводу реферата, сколько высказать свои взгляды и свои чувства по поводу нового религиозного сознания. Тут критиковать можно было бы с двух сторон: философской и религиозной. Со стороны философской здесь критиковать нечего. Просто нет материала для критики. Собственно говоря, для всякого сколько-нибудь занимающегося философией ясно,