– А где моются дети? – взвыл папа.

– Там, – махнула рукой в сторону леса товарищ Маргарита.

– Где – там? – удивился папа.

– Баня находится в лесу. Каких-то минут двадцать ходьбы от лагеря. Топят раз в неделю, углем. Дети моются и устраивают небольшую постирушку.

Папа несколько секунд сверлил переносицу товарищ Маргариты немигающим взглядом.

– Из каких таких стратегических соображений баню построили в глухом лесу? Чтобы шпионы не вычислили, где моются советские солдаты?

– Это не баня, это котельная, – теперь уже вздохнула товарищ Маргарита и зачастила шепотом: – Сдается мне, про баню они совсем забыли, а потом спохватились и сделали пристройку. Вы не волнуйтесь, тут речка рядом, дети ежедневно будут купаться.

Потом папа велел нам дожидаться в комнате и пошел здороваться с начальником лагеря Гарегином Сергеевичем. Мы за это время перезнакомились со всеми девочками из нашей комнаты. Особенно нас впечатлила девочка Сюзанна из города Кировакан. Она рассказала, что, как только отучится в школе, их семья переедет в Лосанжлес.

– А что такое Лосанжлес?

– Это город в Америке. Там мой дядя живет.

– Наша Каринка тоже поедет в Америку, – похвасталась я.

– Только мотоцикл куплю и все, – засопела сестра.

Сюзанна подняла свой матрас и продемонстрировала нам какие-то зеленые штучки.

– Это что? – вылупились мы.

– Это бананы. Папа достал. Неужели ни разу не ели?

– Неа.

– Они созреют, и я вас угощу.

– А мы тебя баклажанной икрой угостим, – растрогалась Маня.

– И бутербродами с колбасой, нам мама с собой положила, – сказала я.

Потом пришла медсестра товарищ Алина и повела нас на медосмотр. Вошек, к счастью, она у нас не обнаружила, зато измерила рост и взвесила каждую на больших весах. Мы, затаив дыхание, наблюдали, как она длинным алым ногтем передвигает туда-сюда маленькие гири и записывает наши данные в отдельную тетрадку.

– Росту в девочке метр шестьдесят пять, а весит всего тридцать восемь кило. Непорядок, будем откармливать, – доложилась она папе.

– Не надо, – пискнула я.

– Надо!

– А как тут кормят? – поинтересовался папа.

– Хорошо кормят, – зачастила товарищ Алина, – вчера на ужин была манная каша на воде. Но с маслом. И чай с бутербродом. Хлеба много, не волнуйтесь, дети растащили его по комнатам и доели ночью.

У папы сделалось такое лицо, словно он оставляет нас в плену врага. Он взял медсестру под локоток, подвел к своей «копейке», потыкал пальцем в крест на лобовом стекле. Следом зачем-то продемонстрировал ей аптечку и бегло рассказал, для чего предназначен каждый препарат.

– Я врач, понимаете? – глядел он проникновенно в глаза товарищ Алине. Папа, видимо, решил, что ситуацию спасет цеховая солидарность, и сделал акцент на общей с медсестрой профессии.

– Понимаю, – кивала медсестра.

– А это мои дочки. – Он широким жестом показал на нас.

– Все?

– Все!

Товарищ Алина громко сглотнула.

– И Шац?

– И Шац, – не дрогнул папа.

– У вас фамилии разные, – проблеяла медсестра.

– Она дочь моего брата!

– Двоюродного?

– Родного!

Медсестра отошла от отца на безопасное расстояние.

– Вы не волнуйтесь, все будет хорошо. В штабной комнате есть телефон, дети бесплатно будут звонить вам, так что вы всегда будете в курсе, что с ними происходит.

Папа перетащил наши вещи в комнату, затолкал чемоданы под кровати, расцеловал каждую, вручил мне пять рублей.

– Зачем?

– На всякий случай. Ведите себя хорошо, ясно?

– Ясно.

– Каринэ, я в первую очередь тебе это говорю. Ясно??? – выпучился папа.

– Ясно!

Мы пошли провожать его до машины.

– Можно я с вами? – спросила Сюзанна.

– Конечно, можно.

По дороге она рассказала, что в лагере живут большущие, воооот такенные комары, и поэтому все дети чешутся от их укусов. И продемонстрировала свои расчесанные до крови ноги и руки, а потом задрала кофту и показала искусанный тощий живот.

– Это они от голода бесились, – утешил ее папа, – вчера уже наелись, может, сегодня не будут кусаться.

– Да? – расстроилась Сюзанна. – А мы хотели достать где-нибудь спички и прижечь несколько комаров. Чтобы им неповадно было.

Мы радостно переглянулись. Сюзанна нам определенно нравилась. Только папа почему-то наших восторгов не разделял.

– Никаких спичек, я ясно говорю? – рассердился он.

– Аха, – закивали мы.

– Я поехал.

– Аха.

– Ведите себя хорошо.

– Аха.

– Если что – звоните.

Мы хотели в четвертый раз сказать «аха», но тут раздался душераздирающий, немилосердно скрежещущий звук. Он пронзил нас в самую душу и пригвоздил к земле.

Так мог трубить только рог судьбы, поднимая на последний бой все живое против неживого. Так могла звучать огромная, величиной с наш город грампластинка, если пальцем надавить на мембрану.

– Это что такое? – подпрыгнули мы.

– Это наш горнист. Зазывает отряды на обед, – объяснила Сюзанна.

– А чего так громко?

– Он в рупор дудит. Побежали!

– Куда?

– На плац. Нужно построиться в отряды, чтобы, маршируя, идти в столовую.

Мы обернулись к папе.

«Жигуленок», прощально бибикнув, попятился от нас прочь.

– Ииииииии, – завизжали мы и, взявшись за руки, побежали к плацу.

Взрослая жизнь в пионерлагере началась.

На первое чаще всего давали невнятный суп с вермишелью, иногда – с вкраплениями пупырчатой куриной кожи. На второе – рис пополам с мусором или вусмерть разваренные макароны. Если к гарниру полагалось мясо, то приходилось его проглатывать, не разжевывая, – чтобы такое разжевать, нужно было как минимум иметь железобетонные челюсти.

Столовая представляла собой большое душное помещение – невысокие окна были наглухо задраены, а несколько малюсеньких открытых форточек служили не для того, чтобы проветривать, а чтобы впускать сонмы вездесущих невероятно наглых мух. Там и сям, возбуждая аппетит, висели гирлянды клейкой ленты с густым налетом насекомых. По столам бегали шустрые муравьи и другие мелкие жучки.