Она приподнялась на носочки и поцеловала его за ухом.

– И потом, мы убили двоих…

– Троих, – поправил товарищ Вильфрид, который продолжал переключаться с одной радиостанции на другую. – Второй… э э… полицейский только что умер.

Аннеке радостно захлопала в ладоши.

– Вот видишь!

– Я тоже кое-кого убил, – раздался за спиной Хартманна мальчишеский голос. От одного его звука Кукольника наполнила жизненная сила.

«Тихо, тихо, – предостерег его Грег и задумался: – Неужели это один из моих? Разве возможно создать марионетку и не знать об этом? Или он постоянно излучает эмоции с такой интенсивностью, что я улавливаю их без установления связи?»

Сила внутри его не отвечала.

Парнишка в кожаной куртке пошаркал вперед. Хартманн заметил, что он горбун. Джокер?

– Товарищ Дитер, – продолжал юнец. – Я прикончил его – бр-р! – вот так! – Он поднес к лицу руки, и внезапно они завибрировали, как лезвия мотопилы, расплылись в смертоносной дымке.

Туз! У Грега перехватило дыхание.

Вибрация прекратилась. Мальчишка скалил на остальных желтые зубы. Все притихли.

Сквозь гул крови в ушах сенатор расслышал странный скрежет: мужчина в плаще поднялся с кресла.

– Ты кого-то убил, Маки? – По-немецки он говорил слишком безупречно, даже неестественно. – За что?

Маки опустил голову.

– Он был доносчиком, – сказал он уклончиво. – Товарищ Вольф приказал мне арестовать его. Но он… он попытался убить меня! Честное слово. Он наставил на меня пушку, и я почикал его. – Парень снова взмахнул вибрирующей рукой.

Мужчина медленно вышел вперед, и Хартманн смог разглядеть его. Среднего роста, одет хорошо, но не слишком, светлые волосы аккуратно причесаны. Самую чуточку слишком красив, чтобы его можно было назвать ничем не примечательным. Если не считать рук, которые он вынул из карманов, – на них были надеты толстые резиновые перчатки. Грег вдруг обнаружил, что не может отвести от них взгляда.

– Почему мне не сказали об этом, Вольф?

Голос оставался ровным, но Кукольник различил всплеск гнева. И грусть тоже – сила притягивала ее, теперь в этом не было никаких сомнений. И еще – жуткий страх.

Вольф повел могучими плечами.

– Сегодня утром произошло немало всего, товарищ Молния. Я узнал, что Дитер собирается выдать нас, послал к нему Маки, ситуация вышла из-под контроля. Но теперь все в порядке, все идет лучше некуда.

Факты встали на свое место, как разрозненные части одной головоломки. Молния. Внезапно Хартманн понял, что произошло в лимузине. Человек в резиновых перчатках – туз, и он пустил в ход какой-то вид электроэнергии, чтобы отключить его.

Его зубы едва не раскрошились от силы, с которой он сжал их, чтобы подавить ужас.

«Неизвестный туз! Он раскроет меня, вычислит…»

Его второе «я» хранило спокойствие айсберга:

«Он ничего не знает».

«Но почему ты так уверен? Нам неизвестно, какие у него способности».

«Он – марионетка».

Ему стоило немалых усилий не выдать своих эмоций.

«С чего ты взял?»

«Я завладел им, когда он ударил меня током. Не пришлось даже ничего делать: его собственная сила на миг сплавила наши нервные системы. Больше ничего не требовалось».

Маки заюлил, как щенок, напрудивший на пол.

– Я поступил правильно, товарищ Молния?

Губы русского туза побелели, но он с видимым усилием кивнул.

– Да… в сложившихся обстоятельствах.

Юнец просиял и напыжился.

– Ну да, все так и есть. Я казнил врага революции. Не все же вам задирать носы.

Аннеке фыркнула и кончиками пальцев провела по щеке Маки.

– Что, озабочен поисками личной славы, товарищ? Тебе придется научиться сдерживать эти буржуазные замашки, если хочешь быть членом Фракции.

Маки облизнул губы и вспыхнул. Кукольник ощущал, что творится у него в душе – нечто вроде бурления под поверхностью Солнца.

«А он?» – спросил Хартманн.

«Тоже марионетка. И еще тот накачанный блондин. Они вдвоем перетаскивали нас, когда русский ударил тебя током. От этого удара я стал гиперчувствительным».

Сенатор наклонил голову, чтобы скрыть мрачное выражение лица.

«Как это могло произойти без моего ведома?»

«Я твое подсознание, не забыл? Всегда на боевом посту».

Товарищ Молния вздохнул и вернулся в кресло. Волоски на шее и на тыльной стороне рук у него встали дыбом, реагируя на выброс гиперактивных нейронов. Он ничего не мог поделать с маломощными разрядами подобного рода: они происходили сами собой под действием стресса. Именно поэтому он и носил перчатки – и именно поэтому некоторые из самых жутких историй относительно его первой брачной ночи не так уж сильно грешили против истины.

Он улыбнулся. Зачем волноваться? Даже если его выведут на чистую воду, поезд уже ушел, никакой международной реакции не последует; таковы правила игры, принятые как здесь, так и там. В этом его заверяло командование.

«Боже, чем я провинился, что по уши увяз в этом сумасшедшем плане?» Он не знал, кто более безумен: эти бедняги, которые сами не ведают, что творят, и недалекие кровожадные политиканы или его собственное начальство. Такая возможность выпадает раз в десять лет, говорили они. Аль-Муэдзин – марионетка Хомейни. Если мы выручим его, он упадет к нам в руки из благодарности. Станет работать на нас. Может быть, даже приведет с собой Свет Аллаха.

Стоит ли это такого риска? Стоит ли это того, чтобы разом порвать все контакты с подпольем ФРГ, которые они налаживали целых десять лет? Стоит ли это опасности развязать войну, из которой ни одна сторона не выйдет победителем, вопреки всему, что говорится в их высосанных из пальца военных планах? В президентском кресле сидит Рейган; он же ковбой, сумасшедший…

Однако даже он не имел права перейти определенные границы, будь он хоть сто раз туз и герой, отличившийся в Бала-Хиссарской операции в Кабуле в семьдесят девятом году. Ворота захлопнулись у него перед носом. Он получил приказ. Больше ничего ему не требовалось.

Нет, не то чтобы он был не согласен с целями. Эти их архисоперники, Комитет государственной безопасности, заносчивые перехваленные недоучки – ни один нормальный человек из ГРУ ни за что не стал бы возражать против того, чтобы немножко сбить с них спесь. Как патриот, он понимал, что военная разведка могла распорядиться столь ценным активом, как Дауд Хассани, куда лучше своих более известных коллег из КГБ.

Но средства…

Нет, он беспокоился не за себя. А за жену и дочку. И за весь остальной мир тоже; если только что-нибудь пойдет не так, риск будет чудовищный.