— Кажется, да. Один раз. Когда он гонялся за девушками. — Глаза ее слезились, но неизвестно — то ли от простуды, то ли от расстройства. — Он и меня коснулся, — промямлила она. — Кажется.

— Значит, на вашей одежде должна была остаться смола?

— Кажется, немного осталось — на пальто.

— Интересно, они хоть как-нибудь репетировали — Бетти и Конек?

Доктор Оттерли открыл рот, но снова закрыл его.

— Я об этом ничего не знаю. — Миссис Бюнц совсем упала духом.

— Вы не знаете, где они репетировали?

— Нишего не знать. Совсем нишего.

Фокс, который не спускал глаз с доктора Оттерли, внезапно зашелся в громком кашле, и Аллейн поспешно продолжил:

— И еще один вопрос, миссис Бюнц. Я попрошу вас ответить на него со всей искренностью. Поверьте, если вы не виновны в этом преступлении, вы только облегчите себе положение, отвечая нам открыто и без боязни. Уж поверьте мне.

— Но я ни в чем, ни в чем не виновата!

— Прекрасно. Так вот мой вопрос: не случилось ли так, что когда закончился первый моррис, вы по какой-то причине покинули двор и вернулись только к началу сольного танца? Такого не было?

— Нет, — громко сказала миссис Бюнц.

— В самом деле?

— Нет.

Аллейн помолчал, а потом продолжал:

— Ну хорошо. Тогда все. Возможно, позже вас попросят подписать протокол. И боюсь, вам придется задержаться в Восточном Мардиане до окончания следствия. — Он подошел к двери и распахнул ее. — Благодарю вас.

Дойдя до двери, она остановилась и оглянулась на него. Кажется, она уже взяла себя в руки, и поэтому на сей раз речь ее звучала более сдержанно.

— Думаю, это его придурковатый сынок, — сказала она. — Он же эпилептик. На таких ритуальные танцы действуют очень сильно. Они словно возвращаются к своим древним корням. Страшно возбуждаются. Он ведь уже один раз поранил отцу мечом руку…

— А откуда вы знаете, что он поранил ему руку? — спросил Аллейн.

— Слышала… — Лицо миссис Бюнц опять покрылось мертвенной бледностью. Ни слова больше не говоря и ни на кого не глядя, она вышла и направилась по коридору.

— Не давайте ей поговорить с летчиком, — сказал Аллейн Фоксу. — Бегите сейчас же, Фокс, и скажите ему, что, поскольку мы пока еще немного заняты, он может отправляться к себе на стоянку, а мы заглянем к нему позже. Думаю, что такой вариант ему понравится даже больше.

Фокс вышел, и Аллейн с усмешкой посмотрел на доктора Оттерли.

— Ну, доктор, теперь можете наконец выговориться, — разрешил он. — А то, глядишь, произойдет самопроизвольное возгорание.

— Если уже не произошло… Что же это с ней такое, а? Ведь врет просто напропалую! Я еще такого вранья в жизни не слышал! Господи! Она, видите ли, не знает, где мы репетировали! Да нас небось было слышно по всей гостинице.

— А где вы репетировали?

— В старой конюшне на задворках.

— Да, действительно странно… — пробормотал Аллейн. — Но мне кажется, теперь мы знаем, почему она выходила во время представления.

— А вы уверены, что она выходила?

— Разумеется, друг мой, да. Она же фанатичка. Настоящая фольклорная ищейка. Она запомнила первую и последнюю часть вашей программы до поистине мельчайших подробностей. И разумеется, если бы она присутствовала там во время комических трюков, она бы смотрела на них во все глаза. Разумеется, комическими я называю их условно. Чтобы она — да не воспользовалась возможностью наблюдать настоящий обряд плодородия? Ни за что не поверю. Она не помнит, потому что не видела, а не видела, потому что ее просто там не было. Готов съесть свои ботинки, все было именно так, и я даже знаю почему.

Вернулся Фокс и, протирая платком свои очки, сказал:

— А знаете, что мне кажется, сэр? Мне кажется, миссис Бюнц ушла со двора сразу после первого танца, потом отсутствовала все время, пока собирали пожертвования, пока длилась заваруха между мистером Стейне и Эрни, а вернулась только перед выходом Дэна Андерсена. Таково ваше рассуждение?

— Не совсем, Братец Лис. Насколько мне подсказывает мое заблудшее в дебрях воображение, она покинула двор еще до начала первого танца.

— Да ну? — протянул Фокс. — Но ведь первый танец она пересказала без запинки?

— Точно! — Доктор Оттерли поднял указательный палец.

— Я и не спорю, — сказал Аллейн. — Я тоже это помню. Дайте мне объяснить.

И он пустился в объяснения, от которых у них брови поползли чуть не до самой макушки.

— Допустим, — говорили они хором, — такое возможно.

А потом:

— Такое могло быть, но как вы докажете?

И еще:

— Пусть все это так, но как это может помочь нам?

А потом еще:

— Как вы все это выясните?

— Это нам очень даже поможет, — воскликнул Аллейн, — и очень быстро выяснится, достаточно только подсмотреть за миссис Бюнц в ее неприкрытой наготе. Впрочем, думаю, особого удовольствия это никому не доставит, поэтому предлагаю отправиться на стоянку к нашему летчику и послушать теперь его сказки. Кстати, Фокс, что он все это время делал?

— Обсуждал по телефону лошадей, — доложил Фокс. — Какой-то у него там Тевтонский Танцор в забеге в Сандауне. Надо же, — добавил Фокс, — Тевтонский Танцор! А мне ведь и в голову не пришло. Забавно!

— На редкость забавно. Теперь, Фокс, посмотрите, вернулись ли Бэйли и Томпсон, и узнайте, что там у них. Наверняка проголодались, черти. Надеюсь, что Трикси их покормит. А потом мы поедем на стоянку Бегга.

Пока Фокс отсутствовал, Аллейн попросил доктора Оттерли немного рассказать ему про Саймона Бегга.

— Он из местных, — пояснил доктор. — Сын бывшего владельца деревенского магазина. Вывеска с фамилией до сих пор висит. Участник войны, доблестно воевал в воздушных силах. Пилот-бомбардировщик. Однажды в Германии его самолет сбили, но он, раненный в руку, сумел уничтожить целую ораву фрицев, а сам вместе с двумя членами экипажа вернулся через территорию Испании. После этого ему дали крест «За летные боевые заслуги». Он отличался лихим характером, поэтому на службе чувствовал себя как рыба в воде.

— А после войны?

— После войны? Ну, тоже всякое такое… Ничего веселого. Жалко мне его. Вот когда он был в форме да с орденами — вот тогда он был человек. Да у этих ребят у всех все наперекосяк. Высоко летали, много хлебнули, геройской славы отведали… А потом что — демобилизовали его, и он вернулся. А вы ведь знаете, какие тут в графстве люди — поговорят и забудут. Стали возмущаться, какой у него безобразный армейский жаргон, посмеиваться, что, мол, без формы и смотреть-то не на что. Конечно, иногда ему отказывает чувство меры и слушать его порой невмоготу, и одежду он носит ужасную — все это верно. Но тем не менее…