Так, написано, богоборцы, что плакал, и говорил возмутися, и на кресте сказал: Элои, Элои, лима савахоани? еже есть… Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил (Марк. 15, 34. Матф. 27, 46), молился и о том, да мимоидет… чаша, и это написано. Но я желал бы также, чтобы и вы дали ответ. Ибо каждое из ваших возражений необходимо отражать тем же. Если Глаголющий есть простой человек, то пусть плачет и боится смерти как человек. Если же Он – Слово во плоти (для нас не обременительно повторять всегда одно и то же), то чего было бояться Ему – Богу? Или почему убоялся смерти, будучи Сам жизнь и других спасая от смерти? Или почему говоря: не убойтеся от убивающих тело (Лук. 12, 4), Сам убоялся? Почему Тот, Кто говорит Аврааму: не бойся, яко с Тобою есмь (Быт. 26, 24, Ис 43, 5), и Моисея поощряет к мужеству пред Фараоном, и Навину говорит: крепися и мужайся (Нав. 1, 6), Сам пришел в боязнь от Ирода и Пилата? Притом, другим став помощником, чтобы не имели страха (ибо сказано: Господь мне помощник, и не убоюся: что сотворит мне человек? (Псал. 117, 6), Сам устрашился игемонов, людей смертных, и, добровольно пришедши на смерть, убоялся смерти? Совместно ли с чем и не злочестиво ли говорить, что убоялся смерти или ада Тот, Кого видевше… вратницы… адовы убояшася (Иов. 38, 17)? Если же, по словам вашим, убоялось Слово, то почему же задолго пред сим, говоря о злоумышлении иудеев, Оно не спаслось бегством, но, когда искали, сказало: Аз есмь (Иоан. 18, 5)? Господь мог и не умереть, как говорил: область имам положити душу Мою, и область имам паки прияти ю, и: никтоже возмет ю от Мене (Иоан. 10, 18).

55) Напротив того, бояться свойственно было не естеству Слова как Слова, христоборцы и неблагодарные иудеи, но Слово было во плоти, подверженной страху. И не говорилось сего о Слове до приятия Им плоти, когда же Слово плоть бысть и сделалось человеком, тогда написано это относительно к человечеству. Несомненно же, что о Ком написано это, Тот воскресил Лазаря из мертвых, воду сделал вином, даровал зрение родившемуся слепым и говорил: Аз и Отец едино есма (Иоан. 10, 30).

Итак, если еретики человеческия свойства выставляют в предлог к тому, чтобы о Сыне Божием думать низко, лучше же сказать, почитают Его человеком совершенно земным и не небесным, то почему из дел Божеских не признают Слова, сущаго во Отце и не отрекутся, наконец, от своего злочестия? Ибо можно им видеть, почему Творящий дела есть Тот же самый, Кто являет и удобостраждущее тело, попуская ему плакать, и алкать, и обнаруживать в себе свойственное телу. Через подобное сему делал Он известным, что Он – безстрастный Бог и приял на Себя удобостраждущую плоть, а делами доказывал о Себе, что Он есть Божие Слово, впоследствии сделавшееся человеком, и говорил: аще и Мне не веруете, – видя Меня облеченным в человеческое тело, – делом Моим веруйте: да разумеете… яко Аз во Отце, и Отец во Мне (Иоан. 10, 38).

Но весьма великими кажутся мне безстыдство и хула христоборцев. Слыша: Аз и Отец едино есма, усиливаются перетолковать смысл и расторгнуть единство Отца и Сына, а слыша, что плакал, проливал пот, страдал, не обращают внимания на тело, но причисляют за сие к твари Того, Кем тварь получила бытие. Чем же, наконец, еретики эти отличаются от иудеев? Как те хульно приписывали дела Божии веельзевулу, так и они, причисляя к тварям совершившаго эти дела Господа, понесут на себе и одинаковое с иудеями непощадное осуждение.

56) Но им, слыша Аз и Отец едино есма, надлежало видеть единое Божество и свойственное Отчей сущности, а слыша: «плакал» и подобное тому, именовать сие свойственным телу, тем паче, что в том и другом имеют основательный повод признавать одно написанным о Нем как о Боге, а другое сказанным по причине человеческаго Его тела. В Безплотном не было бы свойственнаго телу, если бы не приял на Себя тленнаго и смертнаго тела. Ибо смертною была святая Мария, от которой было тело. А потому, когда был Он в теле страждущем, способном плакать и утомляться, тогда необходимо стало, чтобы Ему вместе с телом приписывалось и то, что собственно принадлежит плоти. Итак, если Он плакал и возмущался, то и плакало и возмущалось не Слово как Слово, но это свойственно было плоти; если и молился, да мимоидет чаша, то не Божество страшилось, но и эта немощь свойственна была человечеству. И слова вскую Мя еси оставил?, по сказанному выше, Ему же опять, хотя нимало не страждущему (потому что Слово было безстрастно), приписали однако же Евангелисты. Ибо Господь соделался человеком; и это совершается и говорится Им как человеком, чтобы Ему Самому, облегчив и эти страдания плоти, соделать плоть свободною от них. Посему не может быть и оставлен Отцем Господь, всегда сущий во Отце, как и прежде нежели изрек это, так и по произнесении этих слов. Но непозволительно опять сказать, будто бы убоялся Господь, Котораго убоявшись, вратницы… адовы дали свободу содержимым в аду, и гробы отверзошася: и многа телеса… святых восташа… и явишася своим (Матф. 27, 52, 53). Итак, да умолкнет всякий еретик и да устрашится говорить, будто бы имел боязнь Господь, от Кого бежит смерть, как змий, пред Кем трепещут демоны, Кого страшится море, для Кого разверзаются небеса и все силы колеблются. Ибо вот, когда говорит Он: вскую Мя еси оставил, Отец показывает, что как всегда, так и в это время был Он в Нем. потому что земля, зная вещающаго Владыку, немедленно потряслась, завеса раздралась, солнце сокрылось, камни разселись, гробы, как сказано выше, отверзлись, и бывшие в них мертвецы возстали, и, что всего удивительнее, предстоящие, которые прежде отреклись от Него, когда увидели это, исповедуют, что воистину Божий Сын есть Сей (Матф. 27, 54).

57) В разсуждении же сказаннаго Им: аще возможно есть, да мимоидет чаша (Матф. 26, 39), обратите внимание на то, почему Сказавший это в ином случае сделал упрек Петру: не мыслиши яже Божия, но человеческая (Матф. 16, 23). Об отменении чего просил, Сам того хотел, на то и пришел. Но как Ему было свойственно хотеть сего, потому что на сие и пришел, так плоти свойственно было и страшиться; почему как человек сказал Он эти слова. И опять, то