Торопясь покинуть контору, Мойше Машбер понимал, что дело может кончиться плохо и его зять, оставшийся один на один с раздраженной толпой, может попасть в беду; особенных почестей Нохуму в первые минуты, надо полагать, не окажут, и никто не знает, что может произойти потом. Но будет еще хуже, опять-таки понимал он, если толпа отвернется от Нохума, не усмотрев в нем подлинного виновника своих несчастий, и пустится вслед за ним, за Мойше Машбером, влетит к нему в дом с криками, с оскорблениями, стуча кулаками по столу, разбивая стекла…

Однако другого выхода Мойше не видел. Он ушел быстро, спрятав голову в воротник, в таком волнении и тревоге, что постороннему он мог бы показаться зверем, которого преследуют охотники и у которого пятки горят от погони.

— Что за шум, спрашивает он? — ответил кто-то из толпы зятю Мойше Машбера. — Хотели бы мы посмотреть, как бы вы вели себя, если бы с вами обошлись так, как Мойше Машбер, ваш тесть, уже столько времени обходится с людьми, которые здесь собрались; неужели вы продолжали бы ждать и терпеть, проявляя милосердие к тем, кто вам должен, вот как они? — говорил он, указывая пальцем на собравшихся, и тут все заметили, что человек, к которому они пришли с претензиями и упреками, скрылся, исчез.

— О чем с ним разговаривать? — крикнул другой. — Не ему мы деньги вверяли, не он наши векселя подписывал! Где его тесть? Где Мойше Машбер? Где?

— Нет его! — сказал кто-то.

— Извернулся! — сказал второй.

— Удрал! — воскликнул третий.

И тут уже раздались разные голоса, один другого громче:

— Куда он девался?

— Спрятался?

— Это его не спасет!

— Мы знаем, где он живет.

— Мы и домой дорогу найдем!

— Домой!..

— Мужчины, женщины, чего молчите? Побежим, догоним, он только что удрал, он не успел еще далеко уйти.

— Отказывается платить?

— Хочет ограбить?

— Кого?

— Нас?

— Кровные деньги! — шумела толпа. Не находя никого, на ком можно выместить злобу, люди кричали друг на друга, надрывались и честили Мойше Машбера такими кличками и словами, что и Нохум Ленчер, и все служащие конторы, и посторонние люди, вошедшие с улицы и из соседних лавок, стояли растерянные, словно страшным градом застигнутые.

— Домой! — крикнул кто-то, и толпа тут же поддержала его.

И все сразу хлынули к дверям, принялись толкаться, желая пробраться вперед, как это всегда бывает в разгоряченной толпе, которая кидается на то, от чего долго воздерживалась и к чему ее не допускали.

— Горе мне! — восклицали старики, которых чуть не задушили.

— Наши деньги! — кричали другие.

— Трудовые!

Толпа выплеснулась на улицу. Люди пустились бежать — сначала все вместе, группами, кучками, потом молодые вырвались вперед, а те, что постарше и послабее, отстали, но продолжали бежать, сопели, точно боялись, что опоздают, а ушедшие вперед все расхватают.

Мойше Машбер был уже у себя. Он вошел незадолго до того, как толпа добралась до его дома… Войдя в столовую и никого там не застав, потому что Гителе, как всегда в последнее время, сидела у себя в комнате за книгой, он мысленно обежал все комнаты, прикидывая, где бы спрятаться. И вдруг он увидел Меерку, который шел ему навстречу. Он сказал в большой спешке, не раздумывая:

— Меерка… Зайдем к тебе… И запри дверь.

— Что случилось, дедушка? — спросил Меерка, заметив, что дед перепуган, словно человек, убежавший от разбойников, охваченный страхом и до того растерянный, что готов обратиться за помощью к ребенку. Мойше Машбер взял Меерку за руку, но не для того, чтобы вести мальчика, а, наоборот, для того, чтобы Меерка вел его, чтобы проводил его в свою детскую комнату.

— Запри, — второпях сказал Мойше, когда они оказались в отдаленной детской и Меерка наконец заметил, что у дедушки лицо красное, встревоженное, а глаза беспокойные. — А, Меерка! — оставшись наедине с внуком, произнес как-то невразумительно Мойше Машбер, обращаясь скорее к самому себе, нежели к мальчику, который видел, что у деда дрожали губы, когда он произносил эти слова. — А? — повторил Мойше Машбер.

Тогда Меерка услыхал странный шум, доносившийся из столовой, — вроде гудения множества людей, которые, по-видимому, вошли не слишком смело, но потом почувствовали себя свободнее, но все же решились произнести только сдавленные жалобы, так как на громкие крики смелости еще не хватало.

— Горе мне! — донеслось оттуда. — Такое несчастье!

— Кто мог ожидать?

— Кто мог предвидеть?

— Человек, которому и Бог и люди завидовали…

Однако позднее, когда народу в столовой прибыло, толпа, видно, набралась храбрости и стала привыкать к здешнему воздуху; люди, поддерживая друг друга, выступили со своими требованиями, хотя обстановка была им чужда и сковывала их, стены богатого дома не позволяли развернуться.

— Где он? — послышался вопрос.

— Куда это он запрятался?

— Что ж, он думает, что так легко ему это сойдет с рук?

— Найдут его!

— Из-под земли достанут!

— Не отвертится!

— Мы не уйдем, пока он тут же на месте не уплатит все до копейки!

— Будем здесь дневать и ночевать.

— Разнесем все, что на глаза попадется!

— Где он? Пусть выйдет! Давайте его сюда! — кричали все наперебой, никого из домочадцев не видя и предъявляя свои требования стенам и дверям, ведущим из столовой в другие комнаты, откуда никто не показывался.

— Тише! — сказал Мойше Машбер перепуганному Меерке, который начал догадываться о том, что происходит в доме и почему дедушка так торопился спрятаться у него в комнате. — Тише! — успокаивал Мойше внука, вытирая слезы, которые навертывались мальчику на глаза от страха и от жалости — к самому себе, ко всем домашним и особенно к деду. — Не плачь! — говорил Мойше Машбер внуку и при этом сам дрожал, слыша возгласы, доносившиеся из столовой.

— Ведь это же светопреставление! — не переставали кричать в столовой.

— Ведь это хуже Содома!

— Кому после этого верить?

— Словно к разбойникам в руки попали!

— Что делать?

— Ох!

— Воды! Дайте воды… Мне дурно… — кричали и визжали со всех сторон люди, чувствуя приближение обморока.

И вдруг все стихло. Гителе, сидевшая у себя в комнате над своим Пятикнижием, услыхала шум, поднялась с места и спокойно подошла к двери, перешагнула через порог, чтобы посмотреть, действительно ли в столовой кричат люди или это ей послышалось…

Она не торопилась. Безразличие, охватившее ее после того, что случилось с ней и с мужем в последнее время, особенно после злополучного и безрезультатного визита к Якову-Иосе, заставляло думать, что теперь уже не произойдет ничего такого, что способно ошеломить ее или вывести из нынешнего состояния.