— Это правда, меня не было с ними, — сказал канадец, обрадованный тем, что он будет избавлен от необходимости произнести смертный приговор.

— Но я знаю, кто, скрываясь в кустах, как трусливый опоссум, нанес среди ночи смертельный удар великому вождю и Сыну Ночи! Знаю! — крикнул Нирроба.

— Говори же, Нирроба! Говори! — требовала толпа.

У Дика захватило дыхание; никогда еще положение жителей Франс-Стэшена не было столь отчаянным: если Нирроба обвинит Красного Капитана, то, согласно обычаям страны, белые должны будут выдать американца нагарнукам, а если бы они вздумали воспротивиться этому, то ненависть всего племени обрушилась бы на них самих, и это в тот момент, когда им и без того уже угрожали: «человек в маске» и нготаки, раздраженные похищением их кобунга.

С замиранием сердца канадец ждал, что скажет Нирроба.

— Убийца наших братьев, — воскликнул юноша, — подло убивший их, не вонзив топора в притолоку двери их хижины, — это тот, кого все вы знаете; это враг нашего брата Тиданы и наших белых друзей и союзников. Все вы знаете его, это — Отуа-Но, «человек в маске», друг подлых нготаков!

Единодушный крик бешенства и ненависти был ответом на слова юноши.

— Смерть Отуа-Но! Смерть нготакам!

Тут же собрался Совет Старейшин, и Нирроба должен был дать свои показания в присутствии всех собравшихся здесь нагарнуков. Он объявил во всеуслышание, что, ухаживая во все время болезни за молодым Коануком, он все время слышал от него о человеке, прибывшем на воздушном судне, которого тогда еще никто не видел; только вчера это воздушное судно прилетело из-за озера и стало летать над большим поселением белых и над деревней нагарнуков; человек, управлявший этим судном, и был Отуа-Но, виновник смерти Черного Орла и Сына Ночи!

Совет Старейшин был того же мнения, тем более, что никого из обитателей Франс-Стэшена нельзя было заподозрить. Тидана был приемным сыном племени, а все его друзья были друзьями нагарнуков.

Тотчас же отправили гонцов к нготакам и «человеку в маске», чтобы объявить им, что когда луна трижды взойдет и зайдет, армия нагарнуков выступит на тропу войны против нготаков.

При этом посланным поручили передать главному вождю нготаков «черный камень» проклятия, чего уже давно не бывало в буше. Этот черный камень, над которым колдуны и колдуньи в течение двадцати четырех часов произносили заклятия, означал беспощадную войну, во время которой ни один воин племени не сохранит своего скальпа, ни одна женщина или дитя не могут рассчитывать на пощаду, ни одна хижина не устоит на месте. Словом, на этот раз нагарнуки решили окончательно истребить своих исконных врагов, вечно терпевших поражения и вечно восстающих снова.

Иванович, со своей стороны, обнадеженный своим временным превосходством, которое давало ему обладание «Лебедем», готовился сделать свою последнюю ставку против молодого графа и его союзников, на что те намеривались ответить как можно энергичнее. Таким образом, эта долгая и упорная борьба должна была наконец окончиться полным поражением одной из сторон.

Под вечер состоялись похороны Виллиго и Коанука с соблюдением всех установленных для подобных случаев погребальных обрядов, описанных нами для бедного Менуали. Две тысячи воинов в полном боевом снаряжении присутствовали при погребении великого вождя, и каждый из них подходил, к двойному костру, издавал боевой клич и произносил клятву отмщения. Это было самое крупное и отборное войско, какое когда-либо выставляло туземное племя против другого племени; оно могло выступить даже против коалиции трех других племен — нирбоа, дундарупов и нготаков. Шесть военнопленных были зарезаны перед двойным костром и брошены в огонь, чтобы сопровождать двух нагарнукских воинов в загробных краях, а главное — во время их дальнего пути с земли на луну; вся корпорация кораджи, расположившись цепью вокруг костра, во все время церемонии, не переставая, произносила заклинания, долженствовавшие отгонять от сжигаемых трупов бродячих духов, или каракулов. В то же время женщины племени, рассыпавшись по лесу, пели гимн смерти, издавая время от времени жалобные стоны и вой.

За всю свою долгую жизнь в австралийском буше канадец не видел более страшного и потрясающего зрелища. Он стоял у костра до тех пор, пока труп его друга не сгорел окончательно и не смешался с золой костра. Затем, послав ему последний прощальный привет рукой, траппер поспешно направился к Франс-Стэшену, беспокоясь за своих друзей, которых он оставил накануне в ожидании ежеминутного нападения, так как на восьмидневное перемирие, обещанное «человеком в маске», нельзя было слишком полагаться. Что же касалось бесчестных нготаков, то можно было почти с уверенностью сказать, что они не окажут требуемого всеми племенами буша уважения к назначенному сроку военных действий и начнут свои враждебные действия раньше времени.

Дик шел лесом размеренной, упругой походкой охотников и дикарей, почти не оставляющей после себя следов и совершенно беззвучной, прислушиваясь к малейшему шуму и ожидая уловить по какому-нибудь едва заметному признаку присутствие врага.

Не доходя приблизительно двух миль до большого дома Франс-Стэшена, он счел нужным подвигаться дальше ползком, как это делают туземцы. Затаив дыхание, осторожно раздвигая руками кусты и приостанавливаясь по временам, чтобы прислушаться, он пробирался таким образом с полчаса, как вдруг остановился, с трудом подавив крик. Он увидел невдалеке от себя две человеческих фигуры, наполовину скрытые темнотой ночи и гигантским стволом эвкалиптового дерева, к которому они, по-видимому, прислонились.

Притаившись под нижними ветками другого дерева, канадец не сводил глаз с этих двух фигур, остававшихся совершенно неподвижными.

— Быть может, это только иллюзия, оптический обман, — начал было думать Дик, — подождем! Немыслимо, чтобы два живых существа долгое время могли оставаться столь неподвижными!

Однако четверть часа прошло без всяких перемен. Дик все еще не решался продолжать свой путь: он знал, что любой туземец, если ему это нужно, простоит совершенно неподвижно несколько часов кряду. С другой стороны, не мог же он в самом деле оставаться здесь до утра?! Он решился прибегнуть к хитрости, весьма распространенной среди лесных бродяг и охотников. Он издал крик, который часто во сне издает опоссум, чем всегда выдает ночным охотникам свое присутствие и за что всегда расплачивается жизнью, если поблизости есть охотник.

Дик мастерски подражал крикам различных птиц и животных, и хитрость его удалась. Ни один туземец, даже и на тропе войны, никогда не откажется изловить опоссума, особенно если животное так близко от него.

Едва только раздался крик опоссума из-под куста, как Дик услышал следующие слова одного из ночных стражей:

— Вот прекрасный обед на завтра подзывает нас к себе из-под кустов, пусть же Птица-пересмешник хорошенько раскроет свои глаза, чтобы нас не застигли врасплох, пока я изловлю опоссума!

Тот, к кому были обращены эти слова, что-то пробормотал в ответ, и его товарищ, отделившись от ствола, стал осторожно подкрадываться к тому кусту, где он слышал крик. Но Дик воспользовался временем переговоров, чтобы отойти назад, продолжая время от времени издавать тот же крик, чтобы заманить молодого нготака, так как оба туземца, стоявшие под деревом, были воинами этого племени. Отведя его достаточно далеко от оставшегося на страже товарища, Дик издал еще один крик, а затем, быстро поднявшись на ноги, спрятался за стволом пандана, держа наготове свой широкий охотничий нож.